Геккель и Галль

Сорокин Александр Сергеевич

Джо с готовностью принял предложение. Он любил рядиться в пёстрые африканские одежды. Подлинной страстью его была китайская гимнастика, которой он посвящал свободное время, занимаясь на берегу.

Пики сексуальной активности у приматов соответствовали вечернему послеобеденному времени и раннему утру. Весной активность усиливается во много раз. Звери становятся беспокойными, рыскают по джунглям в поисках партнёра. Нередки кровавые схватки между самцами, часто причиной тому ветренность самок, сердце которых переменчиво, а лоно ненасытно.

На Цейлон пришла весна. Зимние дожди сошли на нет, холодные муссоны откатились на север и восток. Не омрачённое облаками солнце ежедневно поднималось и садилось в океан. Лёгкий ветер лишь слегка колебал листья пальм. Воздух наполняли разноцветные пернатые, с оживлённым щебетаньем перелетавшие с места на место. К полудню в жару жизнь стихала. Птицы прятались в листву, крокодилы сонными брёвнами замирали у берегов, летучие мыши чёрными гроздьями свисали вниз головой на ветвях деревьев. Только игуаны вяло пошевеливали хвостами и мордами на стволах кустарников в густой тени у водоёмов.

В послеобеденный час Имму позвали, будто бы убраться в лаборатории. Она поднимала колбы и гальванические батареи, вытирала пыль. Джо и Франц следовали за ней, пытаясь поддержать пустой бессодержательный разговор, служивший для отвода глаз. Говорил больше Джо, Франц мрачно поддакивал, болезненные гримасы пробегали по его лицу. Имма спросила, чем это так сильно пахнет, тут же Джо извлёк из-за спины марлю с хлороформом, схватил одной рукой Имму за шею, а другой грубо придавил марлю к её рту и носу. Имма коротко вскрикнула и осела к полу, Франц подхватил её подмышки. При помощи Джо он уложил Имму на лабораторный стол, служивший Геккелю для вивисекции. Имма спала. Пользуясь её бесчувственным состоянием, Франц и Джо фиксировали ей голени и кисти ремнями, как это делают в психиатрических лечебницах буйнопомешанным. Лицо девушки накрыли эфирной маской, шланг от которой шёл к редуктору на баллоне, обеспечивавшему бесперебойное и дозированное поступление снотворной смеси.

Позвали Геккеля. Он вошёл в высоких зелёных сапогах, перчатках до локтей, зелёном фартуке, похожий на патологоанатома. Своим сотрудникам Геккель приказал тоже переодеться в лабораторные костюмы и обработать их резиновые поверхности эфиром. Когда с костюмами было покончено, Геккель велел привести крупного орангутанга.

Франц и Джо ввезли клетку с орангутангом на тележке с колёсиками. Тележку поставили у стола, к щеколде клетки привязали верёвку, а сами скрылись на высоких галереях, окружавших лабораторию. Геккель кивнул Францу, тот потянул за верёвку. Щеколда поднялась, клетка открылась. Недоверчиво оглянувшись, орангутанг выскочил из клетки.

Он стоял перед распростёртой спящей наркотическим сном Иммой, самец-красавец, гроза калимантанских джунглей. Рыжая шерсть на его боках чуть топорщилась от сквозняка, пробегавшего через лабораторию. Чёрная величественная грудь приподымалась и опускалась при спокойном дыхании, издавая сухой хрипловатый звук, напоминающий работу кузнечных мехов. Зверь не волновался. Он оглядел стол с лежащей Иммой, скользнул взглядом по галереям, с которых склонились вниз все во внимании Геккель, Франц и Джо и устремил коричневые глаза куда-то ещё. Как это часто бывает с животными, его интересовало что- то другое, не то, что людей. Либо он существовал в мире других интересов, либо видел то, чего не видели люди. Скорее всего, зрение не доставляло ему основной информации, оно лишь вписывалось в совокупность иных чувств, прежде всего слуха и обоняния, поэтому его взгляд скользил, не останавливаясь ни на чём. Он, как радар искал, то на чём его остановит инстинкт. Люди пытаются остановить взгляд своих домашних любимцев, посмотреть им в глаза, проникнуть чуть ли не в саму зачаточную душу, это удаётся либо ненадолго, либо в глубине глаз животных мы видим пустоту и невнимание. Хищным опасным животным, даже рассерженным собакам, считается, смотреть в глаза нельзя, они де прочтут страх и усилят атаку, но они обычно и не ищут глаз людей. Так происходило и с приматом. Его казалось, интересовало всё что угодно, но не глаза Иммы и естествоиспытателей, и не они сами. Опираясь на три сильные, пружинистые лапы, орангутанг запрыгал куда-то в сторону. Периодически он поднимал морду кверху и издавал неясный звук, от самых высоких нот к нижним, будто неумелый ребёнок пытался играть на расстроенной трубе. Карие глаза орангутанга бегали по предметам помещения, густые брови то хмурились, то поднимались в удивлении, рот кривился в гримасах, которые, будь то человек, можно было бы принять за игру самых сложных чувств. Чем-то, он напоминал человека, одновременно он казался страшно далёким от него. Широкий подбородок вызывал образ англосакса, туманного лондонца или современного ньюйоркца, чистокровного потомка первых американских переселенцев, но широкие скулы говорили уже в пользу монгольской расы, превышающее, всякие нормы количество пигмента, светлые ладони при тёмной коже, башенный череп, специфический запах, вели к африканцу. Монгол, европеец и африканец соединились здесь в одном экземпляре. Однако этот уникальный то ли прапрапредок, то ли сверхчеловек совершенно не интересовался распростёртой перед ним самкой не только одного класса, но и биологического рода. Стояла весна, у всех самок была течка, а орангутанг не интересовался Иммой, не пытался даже потыкаться мордой в её половые органы, чтобы проверить, не мокра ли она. Одно время он даже хотел лечь спать под столом. Вероятно, орангутанга не будоражил секс. Он выяснял, безопасно ли место, есть ли тут еда. Прошло почти полчаса, прежде чем учёные обнаружили признаки внимания примата к Имме. Он внезапно запрыгнул на стол, уселся у головы Иммы, потрогал лапой её пышные чёрные волосы; оставляя царапину, грубо провёл ногтем по щеке, привстал, провёл пальцем по шее, груди и животу. Пронзительно прокричав, орангутанг запрыгал к ногам девушки, его вялый член скользил по её платью. Зверь соскочил на пол, зевнул, и, задрав ногу, густо пописал на ножку и край стола.

Геккель посмотрел на Галля. Тот стоял красный, как рак, облизывая пересохшие от волнения и негодования губы. Учёный счёл переживания ассистента родственными своим чувствам. Сейчас он на рубеже величайшего открытия или плачевной неудачи, способной привести к краху научную карьеру. Возвращение на родину станет не возможным. Там ждёт профессорское призрение, злобные газетные пасквили дилетантов-писак, ведь завистники утверждают, что последние сорок лет после «Естественной истории мироздания » он не создал ничего, заслуживающего внимания, все его последующие произведения – популярные книжки для безусого юношества. Для Геккеля не существовало мнения важнейшего, чем мнение учёных. Его мир состоял из профессоров, доцентов, бакалавров, ассистентов, может быть студентов и неопределённой публики, приходившей на его выступления и покупавшей его сочинения.

Геккель велел Джо, самому безучастному из всех троих на галерее, пройти в вольеры и собрать в губку выделения одной из текших орангутангих. Джо, громыхая тяжёлыми ботинками, поспешил вниз по лестнице, а Геккель и Галль некоторое время наблюдали за спящими естественным сном орангутангом и медикаментозным – девушкой.

Джо вернулся, неся обильно смоченную губку. Запах от губки распространялся столь насыщено, что чувствовался даже на галереях. Геккель достал из резиновых брюк платок, смоченный одеколоном и приложил к носу.

Почуяв запах самки, орангутанг оживился, встал на задние лапы. Чёрным носом он жадно втягивал воздух. При приближении Джо зверь прикинулся равнодушным, с деланным спокойствием наблюдал, как тот подошёл к девушке и, стянув ей трусы до колен, смазал половые губы выделениями орангутанихи. Девушка заворочалась, ручеёк слюны появился в углу её рта.

Джо вернулся на галерею, а зверь вприпрыжку с неясным ворчаньем прошёлся вокруг стола. Схватив губку, орангутанг выдавил остатки её содержимого на пол и отбросил далеко в сторону. Потом он впрыгнул на стол и принялся обнюхивать бёдра и живот Иммы, те места, которые смазал Джо. Член примата заметно увеличился, достиг полной величины. Вдруг зверь схватил Имму когтями за плечи и стал делать то, чего давно ожидали от него учёные.

Франц вцепился руками в перила галереи, глаза его застилали слёзы. Он боялся, что гигантский член примата прорвёт свод влагалища Иммы и вмести с ним мировая наука, потеряют её навсегда. Зверь пыхтел, сопел, густая слюна его текла на лицо Иммы. Она издавала глухие звуки, ворочалась. На миг показалось, что Имме доставляют удовольствие движения орангутанга, она вдруг громко вздохнула, пару раз подалась навстречу члену примата, но вскоре страдание исказило её лицо. Имма закрутила головой, закричала: «Нет! Нет!». Руки и ноги её конвульсивно пытались вырваться из фиксаторов. Зверь кончил. Обильная жёлтая сперма текла из влагалища девушки по её бёдрам.

Геккель весело оглядел Франца и Джо, потёр руки и распорядился вернуть орангутанга в клетку, а девушку отвезти в одну из комнат предназначенную под лазарет. Сам учёный прошёл на веранду сделать несколько записей.

Франц и Джо спустились в лабораторию. Джо насвистывал опереточную мелодию, слышанную им пятнадцать лет назад, когда последний раз сидел в театре. Сердце Джо билось в унисон геккелевскому. Душевные силы Франца уходили на поддержание бодрой солидарной маски, в душе он искренне проклинал Геккеля, Джо и саму науку. Наблюдая за бесчеловечным экспериментом Геккеля, Франц вдруг в яркой вспышке мысли одновременно понял и почувствовал, что выбранная им профессия не для его нервов. Стало очевидным, что исключительно тщеславие и безденежье загнали Галля в комнату одержимого старика. Но почему именно к нему? Почему на стезю зоологии, а не скажем ботаники, ветеринарии или минералогии? Об этом Галль не успел подумать, ему пришлось вместе с Джо распустить ремни фиксаторов, поднять спавшую Имму подмышки и переложить на привезённую каталку. Орангутанг сидел на полу, глухо рычал, вокруг его рта сложилась необычная скорбная складка, словно он раскаивался в содеянном или горевал об Имме, которую увозили от него.