Гексаграмма: Падшие и проклятые

Тихонова Алёна

По щекам девочки впервые за весь срок её существования потекли слёзы. Она не хотела выступать марионеткой Старатоса. Ей было больно и плохо от того, что он снова и снова топтал её душу, лучшие чувства. Да, конечно, она сама натворила ошибок, чего стоит одно это предательство… Но все её поступки – следствия его небрежности, его пренебрежения, его слепого устремления к цели, которая, как запретный плод, манила, но непременно погубит и его, и всех, кто окажется рядом. И ничего она не могла поделать, ничего. Состояние, в которое, не задумываясь, поверг её Старатос, доказывало – для него она была, есть и навсегда останется предметом, пусть и, как вещь, изготовленная им, вызывала некоторое сентиментальное расположение. Кукла, имущество, её парализованное тело свидетельство тому, что этот человек

не знал сострадания и не видел в ней индивидуальность, что бы ни говорил.

– Ты лжёшь, – прошептала Марион еле слушающимися губами, которых она не чувствовала из-за онемения.

И ощутила тепло чьей-то руки в своей. Она чуть скосила взгляд и увидела злой взгляд и длинные рыжие патлы, собранные в хвост. Значит, Ричард.

В следующее мгновение он привлёк девочку к своей груди, словно бы укрывая объятиями от всего мира.

***

– Ты что, не видишь, как она плачет, а, мразь? – с рассудочной яростью процедил Ричард сквозь зубы. – Точно так же плачет каждый, к чьей жизни ты притрагиваешься, и будет рыдать весь мир, если позволить тебе добраться до него!

В сложенных лодочкой ладонях Ишки, от запястий до кончиков пальцев, вспыхнуло белоснежное сияние. Она плеснула его в Старатоса тем движением, каким брызжутся зачерпнутой водой при купании. Беатриче изящным жестом фокусника извлекла словно бы из воздуха очередную карту и метнула быстрее, чем можно было рассмотреть рисунок, что-то алое, зелёное и золотое. Два взрыва произошли почти одновременно, недостаточно сильных, да, вдобавок, ещё и безупречно узконаправленных, чтобы не повредить несущим стенам, но разорвать человеческое тело в клочья. Однако, Старатос вынырнул из облака дыма всего спустя секунду после того, как оно окружило его – чтобы нарваться на рубящий удар сверху вниз и наискосок, слева направо, от Карои. Алхимик никак не успел бы закрыться или увернуться – но ему и не понадобилось, меч прошёл сквозь него. Карои взревел и попытался разрубить Старатоса напополам в талии – разумеется, неудача повторилась.

– Фантом! – обвиняюще выкрикнул Карои, словно у них тут шла благородная придворная дуэль, а не подлинный бой, где все средства хороши.

– Нет! – торопливо сказал Ричард. – Это не иллюзия, он изменил своё состояние! Подвергать алхимическим трансформациям своё тело – тоже табу! Старатос, неужели ты пренебрёг ими всеми?!

– А не ты ли, Ричард, советовал мне начинать с себя? – кротко уточнил Старатос.

Ричард выдернул из-за пояса хрустальный флакончик с пурпурной жидкостью внутри и метнул его в отступника. Флакончик упал под ноги Старатосу, разлетелся вдребезги, и кислота выплеснулась на него. Ричард не был уверен, пригодится ли ему такое, но в этой маленькой бутылочке приготовил снадобье, способное разъесть даже чистую энергию или духовные эманации. В этом ему помогла Ишка и её дар использовать внутренние ресурсы воли и духа человека, а также Беатриче с её картами-фиксаторами. Им нужно было найти способ воплотить в вещественную, осязаемую форму изначально нематериальное – и после нескольких провалов, в результате одного из которых вся лаборатория едва не взлетела на воздух, задуманное получилось. Ричард изначально не собирался щадить Старатоса, поэтому применил смертоносное средство. Увы, но ему пришлось поражённо и неверяще смотреть, как тот попросту стряхивает отраву, будто досадную мелкую неприятность, с мантии, и тяжёлые капли с шипением впитываются в пол.

– Чем вы меня действительно всерьёз удивили – это что так долго собирались, – великосветским тоном хорошо воспитанного дворянина проговорил Старатос. – Я был готов к вам ещё несколько дней тому назад. Зря вы это затеяли, но, раз уж пришли – как гостеприимный хозяин я предлагаю вам сложить оружие и побеседовать за обедом. Только давайте без глупостей.

Взмахом руки он буквально вырвал Марион из рук Ричарда и поднял к самому потолку, девочка выглядела как объект сеанса гипноза.

– Не забудьте, она всё-таки моя. Никто из вас не вложил в неё столько. Голубая соль земли, зерно золотой ртути, толчёные кристаллы алой серы, квинтессенция звёздного света, чёрный цветок крови, капли ночного дождя… Я дробил и смешивал, я нагревал и охлаждал, я сочетал невозможное, пока не появилась – она. И каждая клеточка её организма – моё творение, как художник наносит штрихи, а скульптор отделяет лишнее от мраморной глыбы. Вы не имеете права на неё посягать, вы протянули руки к тому, что не предназначалось вам.

– Нет… – Марион слабо дёрнулась, напоминая тонкокрылую полупрозрачную бабочку, светлую и нежную, что трепыхалась, прилипнув всем тельцем к невесомым и мягким, как шёлк, но для неё непреодолимым тенётам паука.

– Да. Ты не можешь отрицать факт. Что бы я ни сделал с тобой, ты не можешь меня винить, потому что без моей фантазии и моих знаний ты бы никогда не появилась на свет. Если даже я действительно приношу в твою жизнь лишь разочарование и унижение – ты обязана помнить, что и хорошее в ней есть только благодаря мне.

Старатос говорил холодно и безучастно. Если к остальным он испытывал любопытство, снисходительную и немного насмешливую симпатию или даже некоторое уважение – то она для него, кажется, значила не больше, чем заводной болванчик, который ходит, кивает, двигает руками и говорит заложенными фразами. Замысловатый механизм может очень нравиться, и само его существование тешит самолюбие мастера, иногда, если получилось очень хорошо, с такими игрушками подолгу не расстаются и всюду берут их с собой… Но они всё равно не покидают ранг неодушевлённых предметов, их никто не считает за равных, и об их чувствах не переживают, так как не сомневаются – у вещей нет никаких чувств, даже у самообучающихся вещей.

Этого хватило, чтобы Ричард снова вышел из себя. Его зрачки сузились, и он пошёл на Старатоса, разминая руки как пианист, готовящийся выступать целый вечер. В его жилах кипела кровь, адреналин кипучей струёй бил в мозг, лишая хладнокровия, но придавая азарта сразить Старатоса любой ценой.

– Неужели? – выгнул брови отступник. – Позволь спросить, что тебя не устраивает, человек, постоянно сующий нос в чужие дела? У меня в доме ты пытаешься мне диктовать, как поступать с частной собственностью? Она сама привела вас сюда, пошла против меня, я ведь отпустил её, дал жить, как она предпочитает. Значит, сама виновата. И кровь её, как и всех вас, на её голову падёт.

– Только твоя кровь, и падёт она на мою голову, – процедил Ричард. Он, хотя и храбрился, но всё же лихорадочно думал, что в его арсенале хоть немного проберёт Старатоса, оттого ещё и не ударил.

– Каждому своё, и тебе бы не помешало это уяснить. Например, у далёких южных народов на совершеннолетие юношей разбивают по двое, и каждую такую пару заставляют сражаться между собой до смерти, чтобы в племени оставались только сильные мужчины. Поэтому у их женщин принято рожать помногу… Девушки же обязаны отдаться как минимум десяти не связанным с ними кровно соплеменникам за неделю. Вы можете считать это изуверским или унизительным, и для нас, цивилизованных и возвышенных городских снобов, оно так и есть, но я видел, с каким восторгом они принимают эти испытания за честь для себя, как стараются победить, и как после этого светятся счастьем и торжеством их лица. Скажи мы им прекратить, заяви, что это вульгарно и достойно диких зверей, а не людей, и они бы нас подняли на смех, закричали бы, что у нас в жилах кровь, а не вода. Миссионеров они в назидание, чтобы к ним не лезли, оставляют распятыми на солнцепёке.

Старатос прямо и открыто посмотрел Ричарду в глаза. Он явно не испытывал ни крохи стыда – ни за что. Лишь сожаление, что столь блистательный алхимик, какого он видел в Ричарде, не соглашается прозреть.

– И вы не можете диктовать свои условия тем, кто отличается от вас. Да, конечно, ты можешь сказать, что всем всё позволять нельзя, что это ведёт к беспорядкам, произволу и многочисленным жертвам, но почему твоё право голоса должно быть важнее моего? Если бы, допустим, я захватил власть, если бы в моей родословной были родственники короля, и я имел бы право занять престол – у меня появилась бы возможность какие угодно законы, и это считалось бы нормальным для общества, и все были бы вынуждены повиноваться. И в соответствии с ними вас всех воспитывали бы, и вы бы следовали им, защищали их. Так за что же вы держитесь, даже не зная, не было бы вам удобнее и комфортнее под моими?