Гексаграмма
Шрифт:
— Но император у вас выборный…
— А как иначе понять, кого небо захотело видеть своим слугой?
— Поразительно… — пробормотал Ал.
— И это говорит житель страны с военной диктатурой? — в этом месте Лунань улыбнулась.
Алу пришлось встряхнуть головой. Лунань так редко шутила — правда, шутки ее всегда касались исключительно политических тем — что ему каждый раз казалось, будто он ослышался.
— Но нам не нравится диктатура! Два года назад был даже переворот, когда генералы Грамман, Армстронг и Мустанг расправились с наиболее… неприятными вещами.
— Как можно
— Мой брат так делал… — задумчиво протянул Ал. — И хотя я не был вполне с ним согласен, все-таки не скажу, что он уж совсем не прав…
— Какой ужас!
— Лунань прижала тонкие пальцы к белым щекам. — Ему отрубили руку?
— Ну, она и так была железная… а что, это у вас такой милый обычай?
— И очень хороший, — твердо сказала Лунань. — Родителей нужно уважать.
— Даже если твой отец продает тебя в жены гангстеру?
Лунань опустила глаза. Потом сказала мягко:
— Альфонс, вы хороший человек, неплохо знаете наш язык, но еще не слишком хорошо разбираетесь в обычаях. Поэтому я не буду смертельно обижаться на вас. Но должна вам сказать, что мой отец — хороший человек. И брак с Чинхе он устроил по моей просьбе.
Ал моргнул.
Это был едва ли не первый раз за время их знакомства, когда Лунань призналась ему в том, что у нее есть какие-то свои желания.
— Вы меня удивляете… Почему же вы заплакали при нашей встрече?
— Это были слезы унижения, — Лунань передвинула фишку. — Боюсь, я соединила свои позиции, господин Альфонс.
Это означало, что он проиграл.
Но сейчас Альфонс не думал о проигрыше — он глазел на Лунань.
Ее нельзя было назвать красавицей: утонченные манеры и искусный макияж по-сински, когда лицо практически рисуется заново, тоже имеют свои границы. Крайняя худоба на грани истощения, высокие скулы и крупноватый, честно говоря, нос не красили невесту Чинхе. Но все же изящество ее движений, спокойствие нежного голоса и весь ее облик создавали образ неземной красы. Лунань казалась Альфонсу эфемерным, практически лишенным плоти создания; ни грамма жизнерадостности, ни унции непокорства. Только белое лицо, белые одежды, черные волосы и неторопливые движения.
Картинка, нарисованная на шелке.
И когда она внезапно шутила или спокойным голосом говорила такие вещи, ему казалось, будто что-то живое, огненное колышется за тонкой занавесью — и не может прорваться, сжечь преграду, потому что не шелк это на самом деле, а сталь.
— Как это понимать? — удивленно спросил Ал.
— Я чувствовала унижение, что вы будете испытывать меня, — просто ответила Лунань.
— Вы… простите, — сказал Ал, сбитый с толку. — Это потому, что я иностранец? Варвар по-вашему? Но теперь-то мне не нужно извиняться, или я все еще…
— О, — Лунань посмотрела на него удивленно. — Я все время забываю, что вы не так хорошо понимаете наш язык, как кажется… Я имела в виду, что я почувствовала унижение, потому что вы были выше, не ниже меня.
Альфонс сидел, пораженный.
Почему-то при этом он почувствовал еще большее смущение, чем раньше.
— Я никогда не забуду это… — Лунань
Крики, суматоха!.. Нельзя и сказать, как было шумно. Я даже не успела помолиться, просто сидела в паланкине и думала — неужели моя жизнь окончится вот так, совсем иначе, чем я думала?.. Река Че грохотала в ущелье, словно мое сердце, которое почти выскакивало из ушей… — в подтверждение своих слов она прижала худые пальцы с выступающими костяшками к шелкам на груди. — И вы стояли во всем этом, крепкий, как скала в бурю… А потом я увидела, как опоры моста сформировались из скал и подхватили мост, и всех, кто стоял на нем… Можно ли описать мои чувства в тот момент?.. Ведь я знаю, чего стоит создать такую конструкцию! У вас же не было ни печати, ничего, и вы просто стояли, сцепив ладони, а я только чувствовала, сколько силы исходит от вас, сколь много связей с этими скалами заканчивается на вашей фигуре… Вот поэтому, когда вы сказали, что хотели бы учиться у меня алкестрии, я заплакала. Я решила, что вы издеваетесь. Разве кто-то, кто сумел обуздать землетрясение, захочет учиться у меня, ничтожной?.. — Лунань чуть отвернулась, словно не желала, чтобы собеседник видел выражение ее глаз.
— Вы же знаете…
— Альфонсу Элрику очень хотелось оттянуть пальцами воротник рубашки или сделать еще что-нибудь в этом роде. — Я просто растерялся… Алхимия Аместрис использует энергию тектонических сдвигов… Землетрясения вызываются именно ею, только она ослаблена… И вот поэтому я понял, что этой силы хватит, чтобы сделать то, чего у меня самого бы не получилось… Мой брат однажды пытался создать мост через ущелье, куда уже этого. У него не вышло — и у меня бы не получилось. А в этот раз — энергия землетрясения несла сама, мне оставалось только направить ее.
— Там был милый орнамент, — улыбнулась Лунань. — На опорах. Мне потом рассказали.
— Ну… да, — Альфонс покраснел. И сказал запальчиво и гневно: — Но какой я дурак был сначала, Лунань! Ведь эти перила… более дурацкой идеи сложно было себе представить. Люди хватались за них, а они рушились, и многие попадали в воду…
— Я сожалею о вашем телохранителе…
— Ничего. Я уверен, что Зампано его найдет.
— Так вы все-таки послали его на поиски? — руки Лунань, уже начавшие собирать фишки, замерли над доской. — И остались здесь одни?
— Я не боюсь Чинхе, — пожал Ал плечами.
— Вы, конечно, мудрее меня.
Это была максимально возможная фраза несогласия для хорошо воспитанной женщины благородного происхождения, и Ал мысленно вздохнул. Во-первых, он в самом деле не боялся Чинхе, но слишком долго было рассказывать Лунань о своем секретном оружии, безкруговой алхимии; и еще о том, что он просто не мог всерьез бояться гангстера, после того как выстоял против существа, обладающего божественной силой.
А еще Ал мог бы сказать, что он вовсе не посылал куда-то Зампано, а просто отпустил его, и что нельзя было не отпустить, когда тот подошел к нему с таким каменным лицом и с такими бешено блестящими очками — Зампано смел бы любого, кто посмел мешать.