Гексаграмма
Шрифт:
Лунань испытывающе посмотрела на Альфонса Элрика.
— Пожалуйста, помогите мне встать, — сказала она.
Он поднялся и помог ей, как она просила; Лунань опиралась на него, закутав руку в широкий рукав халата. Поднявшись, девушка оказалась очень высокой, ростом почти с Ала.
— Подведите меня к окну…
Окно было широко распахнуто, и холодный ветер взъерошил волосы Ала, охладил лица молодых людей.
Против воли Ал опять подумал о Джерсо и Зампано: как там они, живы ли?
— Что вы видите за окном, мудрейший Альфонс?
— Ограду поместья… сосны… горы за ними.
— А я вижу картину, нарисованную на шелке. Я всю жизнь изучала алкестрию; чем дальше моя связь с моим смертным телом, тем больше я ощущаю потоки энергии, которые пронизывают все кругом. Для меня скоро не будет разницы между тем, что изображено за окном, и тем, что изображено на свитке. И то и другое — только миражи, окружающие наши души.
— Лунань… Но ведь вы ничего не видели и ничего не знаете! Зачем вы просто отдаете себя во власть Чинхе?
Лунань не ответила. После короткой паузы она продолжила говорить все тем же тихим, тающим голосом:
— Знаете, я очень плохо разбираюсь в людях, мудрейший Альфонс. Я все время сижу взаперти. Но я читала о таких, как вы. «В буре они тоскуют о покое, в покое — о буре…» Вы правда считаете, что вот так просто можно взять и выкрасть меня отсюда? Лишь потому, что вам жаль меня? Лишь потому, что вы можете показать мне жизнь прекраснее, чем здесь?
— Разве вы не хотите увидеть эти горы ближе? — спросил Альфонс.
— Но отец и дядя вывозили меня в горы со слугами… еще когда я была девочкой. Мне не очень там понравилось. Мир духов, в который я скоро уйду, окружает нас повсюду. Мне не нужно куда-то уходить, чтобы соприкоснуться с ним. Я очень благодарна за ваше предложение, но… — Лунань вздохнула. — Знаете, сначала я думала, что Чинхе ошибся и вы вовсе не аместрийский гангстер. В вас слишком много мягкости, вы слишком молоды. Но теперь, когда я смотрю на вас и слушаю ваши слова, я понимаю, что вы смотрите на мир так же, как люди триад. Вы просто делаете так, как вам нравится, не думая о чувствах других…
Альфонс слегка нахмурился.
— Я предложил помочь вам. Вовсе не обязательно после этого… втыкать мне нож в сердце и еще его проворачивать.
— Это такая аместрийская идиома?
— Вроде того.
— Простите…
— Лунань опустила лицо. — Я не хотела причинять вам боль даже случайно.
— А если я расскажу Чинхе о вашей болезни? Вам разве что-то грозит? Нивэй просто отвезет вас домой. Насколько я понимаю, Чинхе не осмелится вам угрожать. Зато вы будете свободны от этого брака.
— Альфонс, — Лунань подняла на него глаза, — простите, что я говорю так прямо… Но в Аместрис это принято, я знаю. Когда я сейчас опираюсь на вашу руку, я чувствую, что могла бы опираться на нее вечно, и эта рука осталась бы так же сильна.
Теперь Альфонс не знал, что сказать.
— И когда вы предложили устроить мой побег… — Лунань вздохнула, — на какой-то момент я почти… Но это все равно уже поздно. Сбеги мы вместе, вы неизбежно полюбите меня хотя бы из жалости — а еще потому, что мы любим объекты наших благодеяний…
— Я мог бы полюбить вас, — начал Ал, — но…
— Нет, — сказала Лунань с совсем другой интонацией. — Я хотела выйти замуж, чтобы иметь шанс испытать земную любовь между мужчиной и женщиной, прежде чем уйду в мир духов. И боги даровали мне нечто еще более прекрасное: я узнала, что кроме земной любви может быть иная, прекрасная, бескорыстная, ничего не требующая от объекта любви и только дарующая. Я бесконечно благодарна вам.
Альфонс по-прежнему не мог найти слов. Щеки у него пылали, голова шла кругом. Горы впереди словно расплывались.
«Я в книжке, — тоскливо подумал он, — я в книжке или в каком-нибудь сентиментальном фильме… Эта Лунань — она правда верит в то, что говорит?..»
Альфонс вспомнил их самый первый разговор в этой комнате, три дня назад. Тогда Лунань спросила: «Знание в каком разделе алкестрии вы хотите проверить?.. Науку о земле и воде?.. Науку о людях и зверях? Науку о мыслях?»..
«А можно просто поговорить сначала? — спросил Альфонс. — Госпожа Лунань, я совсем ничего не понимаю в Сине… может быть, вы расскажете мне что-нибудь? А я расскажу вам об Аместрис…»
Сперва она поглядела на него удивленно и холодно, но постепенно оттаяла. Разговор наладился; Лунань, несмотря на свою жизнь затворницы, оказалась кладезем знаний о Сине. Ну ладно, она верит в богов и духов — странно слышать от алхимика (пусть даже восточного), но Ал встречал уже алхимиков, которые верили и в более странные идеи.
А теперь оказывается, что все это время у нее в голове бродили мысли, о которых он и понятия не имел.
Но все-таки ее хрупкость и нежность были настоящими. Болезнь тоже была настоящей — подумать только, как он раньше не замечал, что эти бледность и худоба не могут быть естественными! Он не мог не чувствовать глубокой печали.
— Ваши… сородичи из Союза Цилиня никак не могут вас вылечить? — спросил Альфонс.
— Они пытались, — безмятежно произнесла Лунань.
— Может быть, иная медицина могла…
— Моя мать тоже умерла молодой. Я была совсем маленькой, и не помню этого, но мне рассказывали, что симптомы схожие. И ее, и меня наблюдали лучшие врачи и мастера алкестрии. Иногда нужно просто смириться, чтобы не отравлять себе последние месяцы.
— Что я могу сделать для вас?
— Скажите Чинхе только свое мнение обо мне, как об алхимике, — проговорила Лунань. — Сделайте это быстро, потому что у меня не так много времени.