Гексаграмма
Шрифт:
— Вы не посмеете… — начал Лин.
— Лин, — Альфонс почувствовал, что его очередь сказать решающее слово. — Мэй права. В данном случае она сможет сделать больше, чем ты. Она уже не ребенок, она взрослый человек и имеет право решать. Не делай той же ошибки, что сделали старейшины твоего клана. Не недооценивай ее.
Лин замолчал. Альфонс не видел его лица, но смешок услышал.
— Что ж. Да будет так, значит. Но если вы не вернетесь живыми, я прикажу вас казнить, так и знайте.
Мэй выскочила из машины первой, обежала ее и открыла дверь для Альфонса.
— Спасибо, — шепнула она, когда он вышел навстречу теплой синской ночи.
— Не за что. У меня на самом деле сердце разрывается от страха за тебя. Тебе не нужно было вызываться.
Мэй коротко вздохнула, а потом сказала, еще тише, чем прежде:
— Вот за это и спасибо.
Ланьфан отъехала на несколько ли, и дальше Лин отказался двигаться наотрез, как она ни просила его.
Потянулись долгие минуты молчаливого ожидания; лес вокруг, казалось, тоже притих, проникшись их настроением.
— Поехали, — наконец решил Лин. — Если мы ничего не видели, взрыв был не так силен. Но может быть пожар. Нужно их вытащить из укрытия.
— Мой господин, прошу вас, подождите еще! — взмолилась Ланьфан. — Они могли еще не подняться на холм. Вы подвергните себя угрозе. И что тогда станет с вашими планами?
— Да мне плевать, что станет с моими планами, — рявкнул Лин, обернув к ней белое в лунном свете, искаженное бешенством лицо. — Я не потеряю еще одного друга из-за моей собственной глупости или эгоизма!
Слышишь, Ланьфан?!
— Но это Альфонс Элрик! — крикнула Ланьфан в ответ. — Мой господин, это Альфонс Элрик, это не мой дед и не гомункул Жадность! Он не станет жертвовать собой, он постарается выжить!
— Яньван его подери… — Лин стукнул кулаком по приборной панели. — Стараться мало!
Я его в это втянул!
Он оперся о передний щиток руками, уткнул в них голову — на миг господин показался Ланьфан совсем беспомощным.
То, что они начали, продолжится еще долго. Союз Цилиня так просто не смирится с потерей людей, это понятно каждому. Впереди долгая борьба; впереди интриги, по сравнению с которой сегодняшняя покажется детской игрой. И разве с одним Цилинем проблемы в государстве?
Императору не пристало показывать слабость перед подданными, господину — перед слугами. Но он уже два года тянет этот груз, и сколько впереди — неизвестно.
Вся жизнь. В любом случае, вся жизнь: свергнутых императоров в живых не оставляют.
Лин, молодой господин Лин, с которым она играла в детстве…
Резкие слова Альфонса Элрика пришли ей на ум — «лезете в вассальные игры, не посмотрев, что нужно другой стороне…»
Она знала, что нужно «другой стороне» Другой стороне нужен союзник, равный, друг, жена, возлюбленная… он был лишен даже крупицы опоры в своем одиночестве на троне. Он говорил ей не так давно — «я введу титул императрицы, и он будет твоим», но Ланьфан в ужасе отказалась. Ибо все, что она есть и всегда будет — это слуга и защитник. Не подзащитный. И не равный. Его сила, не его уязвимое место.
Разве она может перешагнуть через себя, взвалить эту ношу?
Но что если иначе ее господину не справиться?
— Мой господин… — шепнула Ланьфан.
— Да? — отозвался Лин, не поднимая головы.
«Это напряжение последних недель, когда я готовила сегодняшнюю операцию, — подумала Ланьфан. — Я вскоре пожалею об этом…»
Но она положила руки на плечи того, кого любила всем сердцем, и тихо произнесла.
— Вы всегда будете моим господином. Но если вам угодно, вы можете опереться на меня, когда устали, и я выдержу. Мне не будет в тягость, потому что если вам нужно, чтобы я встала рядом с вами, а не позади — я сделаю это.
— Ланьфан… — он обернулся, пораженный.
Ланьфан всегда гордилась своей скоростью и рефлексами, отточенными годами тренировок. Но сейчас она не заметила, как оказалась в объятиях своего императора и друга детства, и как так вышло, что Лин зарылся лицом в изгиб ее шеи.
— Никому тебя не отдам, — глухо пробормотал он. — Ты нужна мне, слышишь? Не ты, как моя охрана, не ты, как мой вассал, — вся ты!
— Я ваша, мой господин… — шепнула Ланьфан, с ужасом чувствуя, как тает от жара его губ и как один за другим дают трещину все барьеры, которыми она себя окружила.
И кто знает, чем бы это все могло закончиться, но тут Лин замер.
— Запах дыма, — сказал он. — Лес горит.
Ланьфан оказалась на водительском сиденье еще прежде, чем он закончил фразу.
— Взглянем, что там, мой господин, — быстро сказала она. — Но если опасно, я вас туда не пущу. Вызовем подмогу из дворца.
— Нет уж, — Лин широко оскалился. — Я как-нибудь сам решу, рисковать мне или нет. Придется тебе доверять мне, Ланьфан.
Ланьфан нажала на педаль газа с отвратительным чувством, будто между ними только что-то непоправимо сломалось, рассыпалось — и вырастет ли новое, неизвестно.
Альфонс скорее угадал, чем услышал звук уезжавшей машины. На все прочее — ночную перекличку птиц и животных, звезды и луну у них над головой — не оставалось ни сил, ни внимания. Пот заливал лоб, струйками сбегал по вискам. Альфонсу казалось, что от него разит страхом на километр. В животе скручивался противный ком.
Все-таки железным быть легче.
«Я первый раз в жизни гуляю с девушкой под луной, — подумал он, — и при таких обстоятельствах!»
Наконец они поднялись на холм.
Озеро лежало внизу, в небольшой седловине, белым диском, отражавшим лунный свет. Вокруг разбегались такие же невысокие холмы, как и тот, на котором они стояли — Альфонсу оставалось только гадать, сколько таких «срезала» Мэй, когда прокладывала дорогу. Ему показалось, что он видит дальше, на черном бархате равнины, еще диски подобных озер. Днем тут было бы очень красиво — только представить этот пейзаж пахучем, пестром разнотравье! Да и сейчас неплохо. Странно, а ему казалось, что в императорском парке должны быть только леса и леса…