Гексаграмма
Шрифт:
Хотелось бы знать…»
Истории 4 и 5. Ланьфан и Мэй. Очарованный дворец и Императорский заповедный лес
Когда Лин объявил Нивэю и пришедшим с ним от имени Союза Цилиня двум младшим иерархам, что он является императором и следующая встреча должна быть проведена в Очарованном дворце, в первый момент представители Союза Цилиня опешили.
Однако все они занимали достаточно высокие должности, а потому привыкли к ударам судьбы. Уже ко времени следующей встречи в Яшмовой Палате (величественной, но не самой большой комнате, используемой обычно для полуофициальных приемов) они достаточно преодолели свой пиетет перед верховной властью, чтобы перейти в наступление.
Стоило Лину еще раз высказал свое предложение о вступлении в Союз, его завалили уточняющими вопросами.
— Мудрость нашего императора несомненна, — проговорил, кланяясь старец Чуншу, заведующий обучением молодежи. — Однако мы не можем похвастаться тем же бессмертным взглядом, пронзающим время.
Если император считает, что это мудро — нарушить древние традиции и перейти под руку иностранца, ничего не знающего о древних путях синской алкестрии, то от меня, признаться, ускользает ясность такого решения!
— Что ж, — Лин мрачно улыбнулся, — разве не была создана современная синская алкестрия Золотым Мудрецом, пришельцем с Запада?
— Это так, мой государь. Но, — Чуншу выпрямился, — Золотой Мудрец демонстрировал невиданные чудеса, недоступные никому из нас.
Многие из них до сих пор никому не удается повторить. И он был бессмертен! Он пробыл с нами несколько десятков лет, ничуть не меняясь. А после этого не погиб, а ушел, хоть мы и не знаем, куда.
— Ну что ж, — произнес Лин холодно, — в таком случае, скажите мне, какие чудеса алхимии вы сочли бы возможным принять, как доказательство превосходства? Что должен совершить этот человек?
Чуншу, кажется, напрягся.
— Он должен проводить алхимические преобразования без помощи кругов, — наконец сказал старик. — Он должен знать о преобразовании больше, чем любой из нас. Он должен быть бессмертен.
— Что ж, — хмыкнул Лин, — бессмертие подтвердить нелегко. Ибо никто в здравом уме не согласится отрезать себе голову, чтобы доказать что-либо невежественным глупцам… Остальное же… Господин Альфонс Элрик, полагаю, вам сейчас самое время появиться.
…В это самое время в соседней комнате Ланьфан, которая напряженно слушала разговор через стену, махнула Альфонсу рукой.
— Он вас зовет.
— Ага, — Альфонс направился к двери.
— Не сюда! Забыли, что мы обсуждали?
— Ох точно! — Альфонс подошел к стене, глубоко вдохнул и сложил вместе ладони.
Теперь ему предстояло вызвать в памяти худшие образчики творчества его разлюбезного брата — и повторить их снова. Потому что, черт возьми, эти его звери с оскаленными мордами выглядели по-настоящему впечатляюще, хоть и ужасно безвкусно!
— Ну, как-то так… — пробормотал он, прикладывая ладони к стене.
В зале же члены Союза Цилиня с недрогнувшими лицами наблюдали, как лопаются дорогие обои из шелковой бумаги, как вспучивается камень кладки, течет, словно вода, стремясь принять новую форму; как из этой формы рвутся наружу оскаленные пасти, гривы, змеи в броске…
И вот уже перед ними — роскошная дверь, нет, ворота, украшенные по краю геральдическими чудищами, каких нет ни в одной старинной книге; ворота распахиваются, и в них появляется высокий юноша в белом одеянии — хронист непременно прибавил бы «прекрасный, как день», но сидевшим тут господам не было сейчас дела до красоты вошедшего.
Белый — цвет траура в Сине. Альфонс решил выбрать его вновь под влиянием воспоминаний о Кимбли, несмотря на скептические замечания Мэй и Ланьфан. Ему довольно легко было убедить себя, что эти конкретные девушки ничего не понимают в мужской моде.
— Приветствую собравшихся, — сказал он и мысленно чертыхнулся: у него опять с языка соскочило старинное, очень формальное приветствие, которое уже никто не использует.
Ладно, не обращаем внимания и действуем, как будто так и надо.
Он обернулся к двери.
— По-моему, здесь чего-то не хватает, — проговорил Альфонс. — Что-то я поторопился.
— Как насчет символа инь-янь? — предложил Лин. — Вон под теми двумя змеями.
— Да? — Альфонс с сомнением посмотрел на упомянутых змей. — По-моему, тогда получится похабщина… Но слово императора — закон.
Альфонс хлопнул в ладоши и приложил их к своим импровизированным вратам. Круг, разделенный волнистой линией, возник ровно на том месте, где и должен был. У черной рыбы белый глаз, у белой рыбы черный глаз. Самый древний из известных алхимических символов.
— Вот так лучше, — довольно заметил Лин. — А теперь, господин Эллек, поясните вот что… Эти господа, услышав о том, что вы любезно согласились возглавить подчиненных мне алхимиков, сомневаются, переходить ли им под ваше начало. Как вы считаете, им стоит?
— Вы хотите знать, почему вы должны подчиниться мне? — Альфонс медленно обвел взглядом собравшихся. Он старался говорить холодным голосом; теперь ему даже не понадобилось сжимать в кармане заветную железку, достаточно было представить лицо Мэй, когда он подобрал ее во дворе Дома Тысячи змей. — Потому что Лин Яо, которого вы зовете своим императором в надежде, что он поделится с вами секретом бессмертия, принес сюда только половину этого секрета.
Альфонс перевел дыхание. Ему нельзя было ошибиться. Нельзя было сказать лишнее или не сказать нужного.
— Мой отец родился в Ксерксе, — произнес Альфонс, повысив голос, — когда эта страна была велика и славна. Вы знали его, как мудреца с запада.
Это он основал Союз Цилиня.
Ответом была тишина. Только кто-то из присутствующих испустил прерывистый вздох.
— Он прожил четыреста лет, пока не погиб два года назад по нелепой случайности. Я не намерен повторить его ошибок и собираюсь прожить гораздо дольше.