Ген поиска
Шрифт:
Я вздрогнул, но попытался скрыть это от Анны. Вопрос с маленькими осьминожками-генмодами все еще оставался для меня крайне щекотливым. С одной стороны, я отлично понимал желание Сарыкбаева их исследовать — просто удивительно, как Златовскому удалось добиться такого скрещивания! Гений, воистину гений… Жаль, что с вопросами этики у них с женой обстояло так прискорбно…
Желание Анны сохранить им жизнь я тоже понимал: крошечные создания ни в чем не виноваты. Но в то же время не стоит забывать, что если генмоды задумывались в большинстве своем как потенциальные разведчики и диверсанты, то эти создания представляли собой исключительно эффективное оружие. И оставлять их в живых могло
Короче говоря, решение, принятое мною два года назад во время нашего «пароходного» дела, все еще было для меня источником терзаний.
— Не понимаю, почему у вас меланхоличное настроение, — вместо этого ворчливо проговорил я. — Вроде бы, дело с картинами раскрыто. Вы должны чувствовать себя польщенной, что ваши работы стали так популярны, что их даже подделывают, а подделки столь охотно покупают!
Да, как оказалось, Хохлов и в самом деле не только изготовил несколько копий картин, но и умудрился почти все продать. После того, как известие о том, что было обнаружено две фальшивки, достигло городской прессы, в ЦГУП обратилось еще два мецената, которым был тайком продан этот портрет. Обоим было сказано, что портрет не краденый, что продажа исходит от самого купца Кахетьева, который влез в долги и не может даже обеспечить приданое дочери (сущая правда). После выхода новостей оба закономерно усомнились в том, что обладали оригиналом, и оба были правы. Оригинал остался висеть в потайном шкафу Любови Егоровны Кахетьевой.
Остальные покупатели пока себя не проявили, и, возможно, не проявят — если Хохлов продал им картину под видом краденой. Однако сам Хохлов, я был уверен, на допросе в конце концов запоет соловьем: ведь он собирался бежать из Необходимска не только от ЦГУП, но и от гнева неудачливых покупателей. А теперь защитить его сможет только полиция.
— Может, мне и стоило бы радоваться, — вздохнула Анна. — Но как-то не нахожу в себе сил. Такая грустная история! Художник влюбился в прекрасную девушку, а она воспользовалась им… И моя картина послужила орудием.
Про себя я подумал, что Любовь Кахетьева ничуть не прекрасна — я ее видел. Не знаю уж, что там Анна изобразила на портрете, но, если только я в свои зрелые годы не перестал совсем разбираться в человеческих вкусах, она представляла собой этакую бой-бабу: высокую, рослую, довольно полнотелую, с грубым и широким лицом. Действительно, вся в отца! Кахетьев не соврал, когда ее описывал.
— Ну, полно, полно, — проворчал я. — Даже вы не настолько идеалистичны, чтобы всерьез обвинять себя в этой ситуации! А теперь возьмите меня на руки, и пойдемте.
Прося взять меня на руки, я преследовал две цели сразу: во-первых, у меня не было никакого желания шагать по замерзшему тротуару, а во-вторых, я знал, что контакт со мной успокаивает Анну. Особенно поглаживания меня. Очень удобно, хотя и не всегда выглядит достойно.
Но переживания переживаниями — а заплатить за извозчика я заставил Анну. В конце концов, по ее делам мы ехали или нет?
По ироническому стечению обстоятельств Сарыкбаев работал как раз в том самом трехэтажном отдельно стоящем корпусе, который Медицинская Академия когда-то сдавала внаем частным лабораториям. Тут мало что изменилось за столько лет, разве что стены перекрасили более свежей краской.
На входе также имелся пост охраны, но на сей раз мне не пришлось предъявлять поддельное удостоверение: Сарыкбаев уже заказал нам пропуска.
На этом сходство кончилось: как сейчас помню, что в лабораторию Златовских (тогда еще Серебряковых) я пробирался на третий этаж, а владения Сарыкбаева помещались на втором.
Впрочем, никаких иных отличий не было: такой же точно коридор, почему-то с кафельными стенами, в котором витали запахи спирта и хлорки.
Исследователь немедленно открыл нам кабинет, стоило только постучать.
— А, Василий Васильевич! Анна! — сказал он тепло, но без излишнего энтузиазма, характерного для многих овчарок; хвостом не вилял, иными словами. — Очень приятно, что вы решили уделить внимание моей лаборатории. Что именно вас интересует?
Кстати говоря, Сарыкбаев был одет в примерно такую же лабораторную одежку, как пришлось нацепить мне с Пастуховым во время расследования дела инженера Стряпухина: просторный белый чехол с завязками.
— Меня интересуют ваши исследования оборотневого генома, — я сразу же взял быка за рога. — Особенно воздействие оборотневой слюны… и других телесных жидкостей на генмодов первого поколения или тех, у кого по стечению обстоятельств остался доминантный ген подчинения. Короче говоря, самый важный вопрос, которым занимался Матвей Вениаминович.
Сарыкбаев отрывисто гавкнул — засмеялся.
— Ну уж, самый важный! Самым важным был его проект расшифровки человеческого генома… И, смею заметить, им сейчас занимается крупнейшая лаборатория Академии! Мою тему с оборотневой слюной считают чем-то вроде фарса — ведь оборотней так мало, что устойчивое исследование их свойств невозможно.
— Ну и ну! — удивленно проговорила Анна, крутя по сторонам головой. — А я думала, что научное сообщество считает оборотней выдумкой…
— Не выдумкой, но очень редким феноменом, — поправил ее Сарыкбаев. — Кому надо, те знают, короче говоря. Дело в том, что до последнего времени оборотни и в самом считались выдумкой… Но вот уже несколько лет, как в нашем распоряжении появились микроскопы с нормальным увеличением и лазерной подсветкой — и теперь мы можем совершенно по-новому увидеть хромосомы во время деления клетки! Разглядеть сами гены это, увы, пока не позволяет — но мы можем определить места их размещения! Там, где до сих пор тыркались вслепую и был простор для всякого рода спекуляций, теперь, слава Аллаху, можно наконец-то понимать, что делаешь. И отрицать существование оборотней — или хотя бы то, что они когда-либо существовали — стало попросту глупо.
Тут я не мог не отметить, что оснащение лаборатории Сарыкбаева действительно выглядело иначе, чем я привык. А в генетических лабораториях мне бывать доводилось. Не скажу, что особенно часто, но вот и за Серебряковыми-Златовскими я тогда шпионил, и к Матвею наведывался по тем или иным делам… Если раньше лаборатории такого рода выглядели скорее оплотами чистой химии и математики (да, доска с формулами — неотъемлемый атрибут генетика!), то теперь и их сестра физика смело заявляла о себе. Я и впрямь заметил в углу громадную машину, в которой лишь большим напряжением ума можно было опознать микроскоп (ни за что бы не догадался, если бы не окуляры и предметное стекло, больше напоминающее предметный ящик). Были и другие аппараты, посверкивающие никелем переключателей и рычагов, о назначении которых я не догадывался даже приблизительно.
Впрочем, Сарыкбаев был очень рад нам все это объяснить.
— Сегодня работаю без ассистентов, — сказал он, — у них выходной, так что буду краток… — после чего последовала подробнейшая лекция.
Спросите, сколько времени можно обходить лабораторию размером с просторную кухню в деревенском доме? Минуты две? Ну, минут десять, может быть, если тщательно заглядывать во все уголки?
Отнюдь!
Лекция Сарыкбаева затянулась на полтора часа!
К ее концу мне приходилось прикладывать львиные усилия, чтобы не задремать; я даже спрыгнул с рук Анны, потому что иначе не хватило бы никакой силы воли.