Ген поиска
Шрифт:
Опять же, вспоминать, как это сперва приняли за игру неопытных слюнтяев юного возраста, тоже не хочется. Здесь Елена и в самом деле подвела нас капитально: ни ее отец, ни мэр Воеводин сперва не хотели слышать разумных доводов, в основном потому, что в деле участвовал ребенок.
К счастью, лабораторный журнал Серебряковых помог преодолеть этот барьер: в нем нашлось место таким сухим по форме, но отвратительным описаниям опытов, таким страшным фотографиям, что он говорил сам за себя. И всякий, открыв его, чувствовал, что такой документ ну никак не мог оказаться подделкой скучающих
Однако, несмотря на это, мы опоздали.
Полицейские, обыскавшие лабораторию Златовских, ничего не нашли: к тому времени, как мы добились проведения рейда, помещение оказалось покинуто, большая часть документов — уничтожено. Кое-что сохранилось; тогда-то для анализа этого всего привлекли Матвея Рогачева, и мне пришлось свести с ним тесное знакомство.
Кстати говоря, об этом деле таки написали в газетах: и в «Вестях», и в «Ведомостях». Без подробностей, понятное дело — мол, раскрыли случай мошенничества при заключения подрядов по благоустройству города. Но нужный толчок моей карьере это дало, хотя особой радости почему-то не вызвало. По крайней мере, я думал, что буду радоваться гораздо сильнее, увидев свое имя в печати.
Что касается зачинщиков заговора — глав нескольких генмодьих профсоюзов и нескольких крупных предпринимателей, надеявшихся на раздел сфер влияния, — то их арестовать в основном удалось. Всех, кроме одной. Мурчалову Марию Васильевну так и не поймали — она успела сбежать за границу.
Наверное, потому, что ей пришло анонимное письмо… а может быть, по какой-то другой причине. Может быть, у нее были припасены сигнальные средства, которые должны были сработать в случае провала, и запасные пути отхода, и она сорвалась бы вовремя без письма — моя мать была той еще умелой заговорщицей. Одно то, как она пряталась под маской легкомысленной светской дамы даже от собственной родни, дорогого стоило!..
Но если бы я не отправил это анонимное письмо, не мог бы жить в мире с самим собой.
С тех пор я матушку не видел и ничего о ней не знаю. Думаю, что она счастлива и устроилась неплохо — иного я просто представить не могу. Я же после этого случая перебрался к деду, чтобы составлять ему компанию и ухаживать за ним; впрочем, скорее это он наставлял меня и ухаживал за мной — до самой своей смерти, которая последовала спустя пять лет после тех событий.
А вот о чем надо рассказать подробно, так это о том, что случилось через две недели после штурма лаборатории.
Официальные протоколы ЦГУП гласили, что Серебряковы сбежали вместе с двумя «опытными образцами», под которыми понимались «Коленька» и «Анечка». Рассказывая о том, как я стащил лабораторный журнал, я никому не озвучивал свое мнение, что девчонка-кукла не смогла вернуться домой, а так и заплутала в трущобах Оловянного конца. Хоть и с опозданием, мне было стыдно за это.
Я был уверен, что она погибла. На улице все еще холодно; да, днем сосульки уже начинают таять, но ночью погода еще совершенно зимняя. У девчонки не было ни теплой одежды, ни обуви. А главное — у нее нет соображения, она не умеет выживать сама по себе, вне данного приказа. Ей не отдали приказа поесть — наверняка она и не ела. Не отдали приказа попить — не пила.
Без воды человек может прожить три дня. Ребенок наверняка меньше…
Но все же мысль о девочке, которая, может быть, бродит по Оловянному концу, никак не давала мне покоя. И еще не давала покоя мысль об эксперименте, который хотела провести Серебрякова — мол, контрольная булавка может обратить волю генмода на самого себя, позволить ему самому стать собственным хозяином…
В общем, дивясь собственной глупости и сентиментальности, я раздобыл контрольную булавку (что само по себе было непросто!) и отправился договариваться с крысами по рецепту Елены. Только я сформулировал свой заказ иначе. Не стал просить их показать мне что-то на карте; сказал — просто отведите меня к голубоглазой девочке, которая живет одна на улицах Оловянного конца.
…Я был абсолютно уверен, что ничего не выйдет. Либо крысы не найдут никого, либо найдут какую-то другую беспризорницу. Либо девчонку уже подобрали на улице и определили в какое-нибудь медицинское заведение, как явно помешанную. Никто ведь не догадается, что она генмод.
Но мой небольшой крысиный отряд привел нас с Прохором в какой-то закуток позади Третьей башни, заваленный разбитыми ящикам и картонными коробками. Рыжая крыса-предводитель юркнула в щель между ящиками, образовавшими подобие норы, потом высунула оттуда нос — ну, дескать, что же ты не идешь?
Я нерешительно приблизился.
Из-под ящиков дохнуло ароматами помойки и немытого тела. А еще — выглянули знакомые голубые глаза.
Когда девочка увидела меня, глаза эти расширились. Она немедленно вылезла из-под коробок на белый свет. За две недели одежда ее успела превратиться в неопрятные лохмотья, волосы растрепались. К тому же, она где-то обзавелась дырявым тулупчиком мехом наружу — в общем, девочка производила впечатление еще большего чудовища, чем когда я видел ее в последний раз.
И это чудовище немедленно схватило меня вонючими грязными лапами с обломанными ногтями, подчиняясь отданному приказу!
— Прохор! — крикнул я. — Булавку!
Моего слугу не надо было просить: он уже держал булавку наготове и быстро прижал ее к щеке девочки. Всего несколько секунд — и настройка произошла: ребенок утих, ожидая новых приказаний.
Не скажу, что я особенно пострадал за эти несколько секунд: девочке ведь никто не отдавал приказ меня убить, поэтому держала она меня крепко, но так, чтобы не причинить вреда. Однако все равно они показались мне вечностью. А что если бы булавка не сработала?
— Ну вот, — сказал Прохор. — Что теперь?
— Пока на эту булавку настроен я, — ответил я. — Я буду отдавать девочке приказы. Приведем ее домой, отмоем… Потом попробуем перенастроить булавку на нее саму. Должно получиться.
— А если нет? — спросил камердинер.
Спросил без осуждения — мол, ему все равно, что я буду делать с генмодом-ребенком, если не выйдет.
— Ну, как реанимировали первых генмодов… — вздохнул я. — Запирают в темноте со звукоизоляцией, ждут, пока действие последнего приказа выветривается, потом начинают понемногу формировать личность…