ГенАцид
Шрифт:
Толстого, видать, слова библиотекаря порадовали – идет старик неспешно, улыбается.
Но тут поворачивается классик российской литературы и говорит с ухмылкой:
– А калякал бы, ёпт, иглобрюх не скособенясь, так, глядишь, и хреновуха не перданулась бы.
И видит тут Пахомов, что не Толстой это вовсе, и не Достоевский, и не Пушкин, а Гришка перед ним стоит и щерится, как кот на сметану. А из одежды на Гришке только цилиндр, ментик, штаны непонятного фасона и лапти. Разозлился тут Пахомов да и двинул Гришке в морду. А тот как стоял, так и стоит, не дрогнув, и с укором так говорит библиотекарю:
– Нехорошо, Антоша. Людям в морды кулаки сувать – ума много не требуется. Так и беде недолго случиться. А ты, как Толстой попробуй – добротой да терпением. Авось и пронесет.
И шкварк – в морду Пахомову. Тот так и рухнул в сугроб. Лежит Пахомов в сугробе и чувствует, что в горле аж сперло от жажды. Берет он снег горстями и в рот сует. А только нет у снега ни вкуса, ни цвета. Как воздух – никакой. Аж дышать тяжело стало.
А Гришка стоит над ним и смеется:
– Шкрябай, шкрябай. Близок, ёпт, локоток, а хер укусишь.
Тут и проснулся библиотекарь. Сердце колотится, а во рту и вправду пересохло.
«Приснится же такое. Надо бы воды хлебнуть», – подумал Пахомов. Но сил вставать у него не было. Только губы пересохшие облизнул и уснул. И до утра ничего ему больше не снилось. А утром сон ушел в подкорку пахомовского мозга и хозяина не тревожил. А если б и потревожил, то все равно б Пахомов не обратил на него никакого внимания – в сны не верил, не так воспитан был. С другой стороны, верь не верь – от судьбы все равно не уйдешь, так что и говорить не о чем.
9
Новая неделя началась, как начиналась в Больших Ущерах всякая новая неделя. Никакой особой перемены в настроении и порядке вещей не наблюдалось: рабочий народ, потягиваясь и позевывая, одевался и шел на работу, старики принимались хлопотать по хозяйству, мамы кормили и отправляли детей в школу, что в пяти километрах от Больших Ущер, то есть в райцентре. Однако что-то все же неуловимо изменилось – может, задача, поставленная накануне перед каждым жителем деревни, незримо витала в зимнем воздухе, а может, просто литература, о которой уже никто со времен школы не помнил, вдруг оказалась актуальнее кино и телевидения – они только нагло пользовались ею, то как служанкой, то как рабыней, то как наложницей. Теперь же поэты и писатели вроде как снова обретали давно утерянный ими статус властителей дум. И книжки с заложенными страницами, хоть и лежали нераскрытыми, но уже как будто требовали к себе внимания, просили не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. А потому к вечеру того же дня кое-кто решил кота за причинное место не тянуть, а быстрее отмучиться и вызубрить положенный отрывок, главу или что там еще.
Валера-тракторист был как раз одним из таких активных. Тексты ему достались стихотворные и по большей части исключительно заумные, чему он был рад. Дело в том, что Валера, хоть и был неуч неучем, но к знаниям тянулся. Теперь, зубря стихи какого-то Иосифа Бродского, он ощущал некоторый душевный подъем – мол, и ему теперь будет чем щегольнуть. Несмотря на то что с самой школы Валера стихов не учил, память у него оказалась прекрасной – через час он уже декламировал «Натюрморт», немного спотыкаясь на слове «епитрахиль», но все-таки продираясь сквозь строй заковыристых рифм и непростых переносов строчек. Он решил, что с утра перед работой обязательно заедет к Таньке в продуктовый похвастаться новыми знаниями. Танька явно строит ему глазки, а спонтанный визит с декламацией стихов был бы очень уместен.
Ночью ему, в отличие от библиотекаря Пахомова, никто во сне не являлся, умные беседы не заводил и в морду кулаком не тыкал. Так что выспавшийся и довольный Валера прямо с утра отправился к Таньке в продуктовый. «Вот она удивится, когда я появлюсь. А я так, между прочим: а не угодно ли вам, мадемуазель, стихов?» – думал Валера, подъезжая к магазину.
Но Танька ничуть не удивилась, увидев тракториста.
– Стихи читать будешь? – поморщившись, как от зубной боли, спросила она, прежде чем Валера успел открыть рот.
Сказать, что Валера был сконфужен, значит ничего не сказать. «Вот бабы! – изумился он про себя. – Всё нутром чуют. Как кошки».
Но потом почесал небритую щеку и ответил:
– Можно и стихи, – как будто он был на собственном творческом вечере, где так приятно уступать желаниям публики, ибо просят прочесть, естественно, только свое.
Однако прозвучало это несколько неуверенно – Валера почувствовал, что утро у Таньки выдалось не самое радужное. Причиной тому могло быть что угодно. Недосып, проблемы дома, неурядицы на работе. Но тракторист даже не догадывался, что все гораздо проще – он просто-напросто был далеко не первым, кто пытался превратить продуктовый магазин в литературный салон. Не успела сонная Танька отпереть дверь, как на пороге появился первый посетитель, а по совместительству Танькин поклонник, Денис. Денис работал в небольшой строительной конторе. Он был одним из тех «нужных» поклонников, которые много не требовали, совместное времяпрепровождение предлагали ненавязчиво и нисколько не обижались, когда им отказывали. Но при этом на них всегда можно было положиться в случае острой необходимости – например, попросить подвезти куда-нибудь, проводить, угостить пивом.
Денис купил пачку сигарет, осведомился о Танькином здоровье, а затем неожиданно спросил, не желает ли она приобщиться к великой русской литературе. Танька не сразу поняла, в чем суть предложения, но на всякий случай кокетливо пожала плечами.
Тогда Денис начал громко декламировать:
– «Анна рассказала это нам, а мы рассказали гувернеру Кольбергу, а Кольберг, желая чем-нибудь позанять дядю, передал ему. Тот это выслушал и сказал: „Молодец, Храпошка", а потом хлопнул три раза в ладоши...»
Танька хоть и опешила от столь резкого вступления, но решила не перебивать.
Читал Денис безо всякого выражения, полагая, видимо, что главное – содержание, а не подача. Кроме того, он часто вставлял в грамотный литературный слог любимое слово-паразит «типа», и это сильно усложняло восприятие текста. Но главное – о чем шла речь в этом рассказе, и кто такие Анна и Храпошка, Танька, как не пыталась, так и не смогла понять. Тем более что оборвался рассказ так же внезапно, как и начался.
– Ну как? – довольно улыбнулся Денис.
– Ерунда какая-то. Я ничего не поняла. Что это?
– Лесков, – как будто даже удивился Танькиному невежеству Денис. – Рассказ «Зверь». Главы восьмая, девятая и одиннадцатая.
– А начало где? А конец?
– Ну, это я не знаю, – Денис слегка растерялся. – Это, типа, кому-то другому дали.
– А почему десятая глава пропущена?
– Так ведь... это... Ну что ты прицепилась? Мне, типа, дали вот эти три главы, я, типа, и выучил.
– Так ведь не понятно ни бельмеса. Ты целиком рассказ читал?