ГенАцид
Шрифт:
– Ну, раз не хочешь чаю, то как хочешь.
На этих словах тетя Люба поежилась и, повернувшись, вышла из комнаты. Климов-старший, заметив Катькин взгляд, устремленный на Митю, подумал, что он, возможно, третий лишний.
– Ладно, вы тут поговорите, а я... это... пойду... постель заправлю.
Как только он скрылся, Катька стала прощупывать оборону противника.
– Ну ты как?
– В смысле? – продолжая гундосить из-за заложенного ватой носа, равнодушно произнес Митя.
– Надумал жениться-то? Мить, я уж на пятом месяце. Нехорошо как-то.
– Да, – так же равнодушно согласился с ней Митя.
– Что да-то? Что надумал жениться или что я уже на пятом месяце?
– Что нехорошо.
– Значит, поженимся?
– Можно и пожениться.
– Ладно, – насупилась Катька. – А когда?
– Что когда?
– Когда поженимся?
– А куда торопиться?
Катька чуть не заскрипела зубами от злости.
– Что значит куда? Мне весной рожать.
– А сейчас зима. Снег вон только сегодня выпал. Теперь будет валить по самый март. А то и по апрель. А в апреле будет уже тепло. Хотя в прошлом году было еще холодно. Но это все глобальное потепление. Авось и до нас дойдет. Говорят, в Уругвае летом снег шел. Уругвайцы снежных баб лепили.
Митя предпринял отчаянную попытку уйти от основной темы как можно дальше. Но Катька сей маневр быстро уловила и на корню пресекла.
– Так ты на мне что, женишься только тогда, когда я рожать буду, что ли?
– Можно и так.
– Но так, извини, меня не устраивает.
– А как тебя устраивает? – Митя уже проклинал себя за то, что позволил Катьке затеять этот разговор.
– Меня устраивает, чтоб сейчас, – капризно поджала губы Катя.
– Сегодня, что ли?
– Зачем? Можно в понедельник. Хотя бы заявление подать.
Митя с тоской посмотрел в окно.
– Ну так как? – Катька решила добить слабеющего противника.
– Можно и в понедельник.
– Не можно, а нужно!
– Кому?
– Мне.
– А мне?
– Что тебе?
– Нужно?
Этот вопрос поставил Катьку в тупик.
– Это ты меня спрашиваешь?
– Можно и тебя.
– Я думаю, нужно.
– А я?
– Что ты?
– Думаю, нужно?
– А я откуда знаю?
– А я?
– Что ты?
– Откуда знаю?
– Да ты что, издеваешься, что ли? – Катькин голос предательски дрогнул.
– Зачем?
– Да кто тебя разберет?!
– Вот и я говорю, – неожиданно подытожил Митя.
– Что говоришь? – опешила Катька.
– Кто меня разберет?
Катька замешкалась. Они пришли к знакомой точке. Надо было как-то выруливать из этого словесного жонглирования. Вариантов было много, но большая часть их уже была опробована. Была пощечина. Но потом Катьке же пришлось просить прощения. Были попытки привлечь родителей. Закончилось оплеухой, которую дал сыну Климов-старший. И Катьке снова пришлось просить прощения. Были глупые угрозы. Например, подать на него в суд. И снова обиженным оказывался Митя. Были, наконец, слезы. Результат – нулевой. Правда, по крайней мере, не пришлось просить прощения. Сейчас нужен был новый вариант. Катька сдвинула брови, многозначительно посмотрела на Митю, подождала, пока их глаза на секунду встретятся, а затем встала со словами: «Провожать не надо». Она быстро оделась и вышла, хлопнув дверью.
Митя посмотрел в окно. «Уехать, что ли?» – с тоской подумал он.
6
– Вот такие дела, – закончил свой бодрый монолог про указ и литературное наследие Черепицын и посмотрел на Пахомова.
– Чушь какая-то, – пожал тот плечами. – Лучше б зарплату прибавили или праздник какой-нибудь новый придумали. Например, день уничтожения турецкого флота в Чесменском сражении.
– Указы не обсуждаются, – развел руками Черепицын. – А че это за сражение?
– Неважно. Когда введут – скажу.
– Ладно. Давай к делу. Раз ты такой гуманист...
– Гуманитарий.
– Гуманитарии что, не гуманисты?
– Всякие бывают.
– Короче, Антон, надо так раздать, чтоб народ выучить смог. Может, есть смысл молодым чуть побольше дать, а старым чуть поменьше. Ну и в зависимости от интеллекта и образования. Ты на список-то глянь.
– Да гляжу уже.
– Знакомые фамилии?
– А то.
– Да ты на какой список глядишь? Писателей, что ли?
– Ага.
– Да блин! Я тебе про жителей список говорю!
И Черепицын ткнул пальцем в список жителей Больших Ущер.
– Эти фамилии знакомы?
– Да что ты заладил, как на допросе «Знакомы? Знакомы?» Блин! Знакомы!
– Ну и какие варианты?
– Нормальные. Давай сюда оба списка, я покумекаю. Да не бойся – никто не пострадает.
Пахомов придвинул к себе список жителей Больших Ущер, и какое-то приятное чувство охватило его естество. Он вдруг почувствовал себя военным стратегом перед картой сражения. Вот он, краткий миг его славы. А эти люди... ха! спят и не ведают, что судьба их находится в похмельных пахомовских руках. Антон пробежал глазами по строчкам фамилий. Вот спит Валера-тракторист. Ведь это он, гад, вчера за Пушкина пить предлагал. Ну и получай своего Пушкина. А, впрочем, нет. Дадим-ка мы тебе вот этого. И вот этого еще вдобавок.
Пахомов написал Валерину фамилию в присланном списке.
– Не много ли? – встревожился Черепицын. – Целая ж глава! Да еще плюс вот эти гаврики.
– В самый раз, – с неожиданной злобой ответил Пахомов.
Вот Гришка-плотник. К Гришке у Пахомова не было никаких претензий, но тут встрял Черепицын.
– Гришке дай так, чтоб подавился, сука. Пахомова удивила резкость пожелания.
– С чего это?
Тут все было просто. Когда-то Гришка занял у сержанта пятьсот рублей, а отдавать наотрез отказался. Злопамятный Черепицын, впрочем, решил не посвящать библиотекаря в свои личные обиды.
– Да просто так. Ему полезно.
Антон начал подыскивать подходящую месть для Гришки. Задача была несложной. Любой текст содержал огромное количество слов, незнакомых Гришке, в лексиконе которого было несколько десятков неопределенных междометий, слов-паразитов и матерных восклицаний, понять которые мог только он сам. Из этой каши Гришка умудрялся лепить причудливые фразеологические обороты, чем-то удивительно напоминавшие классические русские пословицы. На простой вопрос «Сколько времени?» Гриша отвечал примерно следующее: «Не бзди, ёптить! Тебе и хрена напополам с хером хватит, чтоб жопу не жало». Это если он пребывал в определенном расположении духа. Если же в неопределенном, мог сказать: «Эээх, мля, фуё-моё, кабы, ёпт, сырок плавленый фуячить мог, так и киздоболить не об чем было». Немного поразмыслив, Пахомов нашел и для Гриши подходящего поэта-авангардиста. «Пусть сержант со своими недругами сам разбирается, а у меня свой метод», – подумал Пахомов.