ГенАцид

Бенигсен Всеволод

– Ау, есть кто живой?

– Заходи, – раздался чей-то мужской голос: то ли Климова-старшего, то Климова-младшего. У них были на редкость схожие голоса.

Катька вытерла варежкой нос и вошла. В ту же секунду на нее из темноты прыгнуло что-то черное, мокрое и тяжело дышащее. Катька охнула и, опрокинув табурет, забилась в угол.

– А-а-а! Кто это?! – заверещала она.

– Бульда, мать твою! Ко мне! – на шум выбежал Климов-старший. – Митька, чтоб тебя! Забирай своего сопливого!

– Он такой же мой, как и твой, – невозмутимо парировал Климов-младший. – И потом это не он, а она.

– Да хоть оно! Вишь, Катьку как напугала, стерва. Катька тем временем отбивалась от чего-то слюнявого и сопливого,

что прыгало ей на грудь и норовило облизать лицо.

– Это че собака, что ли? – она облегченно вздохнула. – Я ж чуть не родила со страху. Вы б хоть табличку на двери сделали.

– Да собака, собака, чтоб ее, – Климов схватил Бульду за ошейник и начал оттаскивать от перепуганной Катьки. – Родственники из райцентра подкинули на пару недель. Они в отпуск в Турцию умотали, а псину не с кем оставить.

– Господи, – все еще приходя в себя и стирая варежкой собачьи слюни с лица, выдохнула Катька. – Я уж думала, нечисть какая. Да ну вас!

– Ну извини, – Климов держал хрипящую от натянутого ошейника собаку. – Да ты не бойся, она добрая.

– В темноте, дядя Вить, уж извините за выражение, хреново видно, добрая она или не очень. Я ж все-таки не одна.

И она многозначительно глянула на свой живот. Климов смутился и промолчал. Затем Катька скинула шубу и валенки, и, щурясь и привыкая к комнатному освещению после дневного света, прошла в комнату.

– А что за порода?

– Да леший их разберет.

– Французский бульдог это, – снова подал голос Климов-младший.

– Ты б хоть вышел, человек все ж таки, как-никак, пришел. Ну да, – повернулся Климов-старший к Катьке. – Бульдог. И зовут Бульда.

Он медленно отпустил псину, и та, виляя хвостом и выпучив глаза, радостно подбежала к Катьке. Там она, изловчившись, попыталась запрыгнуть на колени, но не рассчитала вес собственной задницы и грохнулась на пол, стукнувшись о половицу челюстью.

– Ишь, как тебя колбасит, – засмеялась Катька. – Теперь вижу, что добрая. А по первопутку аж дыханье сперло.

Бульда действительно была крайне добродушным бульдогом. Выросшая в городских условиях, она впервые оказалась в деревне и теперь осваивалась. Все ей здесь нравилось: и новые люди, и новые предметы, и новые запахи. Радость и любопытство буквально переполняли ее собачье сердце. Это любопытство сослужило ей плохую службу в день приезда, когда она, улучив момент, пока ее хозяева были заняты объятиями с деревенскими родственниками, шмыгнула под калитку и выкарабкалась на улицу. Как раз в это же время невдалеке от дома Климовых происходило событие, именуемое в народе собачьей свадьбой. Свора, состоящая из местных дворняг самых разнообразных и самых несуразных размеров, форм и окрасов, которые толкались, грызлись, запрыгивали друг на друга и лаяли, напоминала собой то ли несанкционированный митинг, то ли встречу бывших десантников. Люди старались обходить это стихийное бедствие стороной, не повышая голоса и не привлекая внимания. Бульда же, опьяненная свободой и привлеченная собачьим лаем, засеменила на своих кривых лапках по направлению к стае, виляя задом и добродушно потявкивая. Чистопородный французский бульдог жаждал новых знакомств и новых друзей. Однако все пошло не по плану. Заметив незваную гостью, свора замерла. Лай прекратился. Немытые, нечесаные псины с всклокоченной шерстью, кто с порванным ухом, кто с подбитым глазом, кто на трех лапах, в ужасе уставились на Бульду. Кривоногое чудо-юдо с приплюснутым носом и обрубком вместо хвоста вызвало настоящую панику в рядах дворняг. «Что это?» – читалось в их испуганных собачьих глазах. Они и представить себе не могли, что где-то на свете существуют такие уроды, как вот это надвигающееся на них колбасовидное существо с болтающимся языком и непрерывно капающей слюной. Когда Бульда была всего в паре метров от своры, нервы

у дворняг не выдержали и они бросились врассыпную. Трехногие улепетывали, обгоняя четвероногих. Одноглазые сигали во всевозможные дыры в заборах, как будто у них было по паре запасных глаз. Здоровенные псы размером с маленькую лошадь неслись, поджав хвост, как нашкодившие щенки. К моменту, когда Бульда подбежала к месту «свадьбы», никого уже не было и в помине. Она растерянно озиралась, переминаясь на своих кривых ножках и отчаянно виляя упитанным задом. Но «новые друзья» испарились, как будто все это было лишь игрой воображения. Бульда жалостно тявкнула, но, похоже, играть с ней никто не собирался. Она еще с минуту потопталась на месте, а потом развернулась и в глубоком разочаровании затрусила обратно к дому.

Теперь Бульда компенсировала неудачи на собачьем фронте любовью ко всякому человеку, приходящему в гости к Климовым.

– У-у-у, слюнявка, – трепала Бульдино брюхо Катька. Бульда лежала на боку и млела, разложив свой язык на полу.

Митя все не выходил. Катька куснула губу от досады, но решила не сдаваться.

– А я вам извещение принесла.

– Что за извещение? – всполошился отец. – За коммуналку у нас всё уплачено. Да, Любаш? – кинул он куда-то вглубь дома, обращаясь к жене. И тут же поморщился – от собственного крика загудела медным колоколом тяжелая похмельная голова.

Чувствовал он себя после ночных посиделок с Пахомовым, Зиминым и трактористом Валерой отвратительно. Черт его дернул, вернувшись домой, заняться еще и воспитанием сына. «Мужской» разговор с Митей по поводу беременной Кати закончился тем, что, стаскивая сонного отпрыска с кровати, Климов не рассчитал силу и Митя свалился на пол, ударившись еще в полете носом об угол стула. Пошла кровь, Люба начала визжать, решив, что Климов-старший собирается лишить жизни Климова-младшего. По дурости позвонила в участок Черепицыну. Тот приехал, но, слава богу, только махнул рукой, сказав: «Разбирайтесь сами», и уехал в отделение. Но ночное гуляние и недосып не прошли даром. Теперь все тело инженера ныло, словно это его всю ночь роняли с кровати и стукали головой об стулья.

– Да нет, – добродушно отозвалась Катька. – Не коммуналка. Просто собрание в клубе будет сёдня в семь. Президент наш какой-то указ подписал.

И тут же испуганно прикрыла ладошкой рот, вспомнив наказ Громихи никому ничего не говорить. Но Климов-старший, слава богу, слушал Катьку вполуха и жеста ее непроизвольного не заметил. Тем более что в этот момент в комнату вошел Митя. Из ноздрей носа у него торчали два окровавленных ватных кусочка.

– Ой, батюшки, – увидев его, всплеснула руками Катька. – Это кто ж тебя так разукрасил?

– Привет, Кать, – небрежно прогундосил Митя, проигнорировав Катькин вопрос как не достойный ответа.

– Да это я виноват... случайно вышло, – пожал плечами Климов-старший.

Митя поглядел на отца и многозначительно хмыкнул. Но затем зевнул и почесал ухо.

– А че так рано?

– Так я только что дяде Вите сказала. Сегодня в клубе собрание. В семь.

– А-а, – протянул Митя и сел напротив Катьки, почесываясь и позевывая.

В комнату зашла Люба, Митькина мать. Похоже, и она только что встала.

– Доброе утро, Кать.

– Доброе утро, тетя Люба.

– Че это вы, охламоны, даже чаю человеку не налили? – спросила она и зевнула.

– Не, не, – отчаянно замахала руками Катька, как будто ей предложили не чай, а цианистый калий. (Тетю Любу она слегка побаивалась.) – Я буквально на минутку. Только извещение отдать.

– Что за извещение?

– Так я только говорила, собрание в клубе в семь сегодня.

– Это что, мода новая – по воскресеньям собрания устраивать?

– Да нет, там что-то важное. Да я сама толком не знаю, – сказала Катя и, опустив глаза, покраснела.