Генеалогия эксцентриков: от Матабэя до Куниёси
Шрифт:
KIS^O NO KEIFU
Copyright © 1988, 2004 by Nobuo TSUJI
First published in Japan in 1998 by PERIKANSHA Publishing Inc. and republished in 2004 by CHIKUMASHOBO LTD.
Russian language translation rights arranged with CHIKUMASHOBO LTD. through Japan Foreign-Rights Centre
Иваса Матабэй: скорбный и быстротечный мир укиё [1]
Во время вечерних историй для сановника [Мацудайра] Тадамаса [2] один человек рассказал, что сегодня на Большом мосту встретил странного человека в узких штанах из пурпурного жатого шелка. Сановник выслушал и сказал, что тот человек, верно, был Укиё Матабэй – «Матабэй изменчивого мира», должно быть, он пришел в эти земли. И в самом деле тот человек был Матабэй.„
1
Оба
2
Мацудайра Тадамаса (1598–1645) – третий глава княжества Фукуи в провинции Этидзэн (современная префектура Фукуи).
3
Современные префектуры Фукуи, Исикава, Тояма, Ниигата.
Принято считать, что закат искусства иллюстрированных горизонтальных свитков эмакимоно пришелся на период Муромати [4] , поскольку свитки эмаки периода Эдо [5] опустились до формализма, утратив художественность.
Однако я с этим совершенно не согласен. Широкой публике они неизвестны, но я уже давно обратил внимание на существование группы уникальных красочных свитков, созданных в первой половине XVII века, точнее в периоды правления Гэнна (1615–1624) и Канъэй (1624–1645).
4
Период Муромати, или сёгунат Асикага (1338 / 1392–1573), – время междоусобных войн в Японии.
5
Автор употребляет понятие «кинсэй» («новые века»): по принятой в Японии системе исторической периодизации это переходная эпоха от позднего Средневековья к Новому времени, которая хронологически соответствует эпохе Эдо, или сёгунату Токугава (1603–1867). Здесь и далее используется принятый в российской историографии термин «период Эдо».
Для эстетов, которые считают эталоном изысканные классические эмаки периодов Хэйан (794–1185) и Камакура (1185–1333), упомянутые свитки – не более чем безвкусные поделки, совершенно вульгарные, грубые, вызывающие отвращение и неприязнь. Однако у зрителя, привыкшего к экспрессии современного искусства, эти эмаки вызывают неподдельный интерес. На этом позвольте закончить вступление и перейти к знакомству читателя с самими произведениями.
В Художественом музее МОА (прежде Художественный музей Атами) хранятся двенадцать красочных свитков под названием «Токива в Яманака». Длина каждого свитка примерно двенадцать с половиной метров. Если развернуть все свитки и положить их в ряд, получится колоссальное произведение длиной сто пятьдесят метров. Даже на беглый их осмотр уйдет, пожалуй, целых полдня. Тот, кому выпадет шанс посмотреть произведение целиком, безусловно будет поражен своеобразным характером этих масштабных эмаки (ил. 1–3).
Сюжет свитков «Токива в Яманака» основан на одноименном сказании эпохи Муромати в жанре рассказов отогидзоси [6] , в центре которого – легенда об Усивака [7] :
Токива Годзэн, мать Усиваки, сверх меры обеспокоена тем, куда пропал ее сын, который в тайне от матери направился в северо-восточные земли Осю в погоне за родом Тайра. Вместе со служанкой она отправляется в путь вслед за ним. Но на постоялом дворе Яманака в провинции Мино (современная префектура Гифу) она заболевает. Шестеро разбойников, находившихся на постоялом дворе, замышляют заполучить вещи Токива. Они врываются к ней глубокой ночью, срывают одежды с нее и с ее служанки и в довершение всего убивают обеих. На следующий день Усивака, волнуясь за мать, один возвращается в столицу. По пути он останавливается на постоялом дворе Яманака – по случайному совпадению том самом, где была убита Токива. Во сне ему является мать и требует отмщения. Потрясенный увиденным во сне, он просыпается, узнает от хозяина подробности случившегося и клянется совершить возмездие. Он выдает себя за владетельного князя даймё, остановившегося на постоялом дворе, заманивает разбойников в ловушку и, проявив при этом недюжинную силу, убивает их всех до единого. Останки убитых он относит к реке и бросает в воду. Затем Усивака возвращается в восточные земли, где собирает большое войско. На обратном пути в столицу он заезжает на постоялый двор Яманака и совершает заупокойную службу на могиле матери.
6
Отоги-дзоси (в переводе с японского «занимательные рассказы») – жанр японской прозы периода Муромати (1333–1576). Представляет собой смесь самурайского эпоса, легенд различного происхождения и занимательных буддийских притч. – Примеч. ред.
7
Минамото Ёсицунэ (1159–1189) – младший брат первого японского сёгуна Минамото Ёритомо (1147–1199, прав. 1192–1199), популярный герой средневековых сказаний о ратных подвигах.
На паре складных ширм «Столица и ее окрестности» из коллекции Национального музея Токио, которая изображает панораму Киото [8] начала годов Гэнна (1616–1617), можно видеть, как на театральных подмостках квартала Сидзё-гавара идет пьеса – как раз та самая, «Токива в Яманака», – в исполнении кукольного театра аяцури дзёрури [9] . По всей видимости, для создания пояснений котобагаки к иллюстрациям на рассматриваемых свитках были в точности использованы тексты пьес для кукольного театра того времени. Иными словами, осуществлена эмакизация, или адаптация, пьес кукольного театра, превращение их в форму иллюстрированных свитков.
8
Город Киото был столицей Японии с 794 по 1869 год.
9
Дзёрури – исходно японский жанр драматической ритмованной прозы, предназначенной специально для речитативного пения. Аяцури дзёрури (нингё дзёрури, бунраку) – разновидность японского театра кукол. – Примеч. ред.
Все пьесы для кукольного театра, включая «Токива в Яманака», которые ставились на сцене начиная с периода Кэйтё (1596–1615) по Гэнна и Канъэй, носят общее название кодзёрури – старинные дзёрури. В характере текстов этих пьес ощущается сильный оттенок сказочности и описательности, которые они в точности переняли из рассказов отогидзоси периода Муромати, при этом в них почти отсутствует ощущение реальности. Пьесу «Токива в Яманака» можно отнести к этому жанру. Однако, несмотря на использование текста в качестве подписей к иллюстрациям из пьесы, сами двенадцать красочных свитков исполнены ярости и динамичности настолько, что их даже условно нельзя отнести к жанру отоги-дзоси.
Особенностью свитков «Токива в Яманака» является в первую очередь цвет. В изображении людей и построек использованы ультрамарин, ярь-медянка (патина или какой-то иной аналогичный иссиня-зелёный пигмент), красно-пурпурный кармин, оранжевая киноварь, жёлтая охра и другие основные пигменты. Эту яркую цветовую гамму дополняют детальные узоры из «золотых» и «серебряных брызг» [10] , тем самым создавая яркий декоративный эффект. Такое чрезмерное украшательство связано в том числе со специфическим характером выразительности. Люди, постройки и деревья в основном изображены крупными и мощными мазками. Особенно впечатляет своеобразное изображение лиц, рук, ног и поз людей. Весьма вольная небрежность и вульгарность, в принципе присущие жанровым картинам фудзоку-га («картины нравов и обычаев») того времени, обнаруживаются во всех свитках рассматриваемого произведения.
10
Жидкое золото или серебро, получаемое из смеси воды, клея и сусального золота или серебра, применялось для декора (главным образом фона).
Сильнее всего шокирует сцена убийства Токива на четвертом свитке (ил. 1). Слегка утрированные, как в манге, шестеро разбойников с отвратительными злодейскими рожами врываются в покои к Токива и ее служанке, срывают с обеих женщин одежды и собираются уже броситься наутек, но, увидев, что обнаженные с плачем просят вернуть им их одежды, возвращаются и закалывают обеих.
Череде событий, ведущих к убийству Токива, художник посвятил целых семь иллюстраций. Посредством упорного, семикратного воспроизведения одной и той же сцены Матабэй добивается невероятной выразительности: даже цвет кожи Токива меняется с каждым разом. По сравнению с поясняющим текстом к этому эпизоду, который в не очень-то реалистичных выражениях кратко передает суть происходящего, в изобразительной манере художника чувствуется ненормальная одержимость жестокостью. Еще больший интерес вызывает изображение деревьев. В сцене, где закалывают Токива, ствол сосны в саду изогнут так сильно, будто дерево корчится в агонии, сосновые иглы все вытянуты в одну сторону. В следующей сцене и ствол, и иглы сосны бессильно поникли, словно в предзнаменовании скорой гибели Токива. Примечательно, что точно такого же рода антропоморфизм обнаруживается в пейзажах и на картинах в жанре «цветы и птицы» у художника Кацусики Хокусая (1760–1849): в обоих случаях такая экспрессия связана со страстью художника к эксцентричности.
Сцены мести на восьмом и последующих свитках не менее впечатляющие. Усивака выжидает удобного момента, притворившись спящим, пока разбойники проникнут в дом. Как только это случается, он внезапно нападает на них, одному отрубает голову, другого разрубает на части, третьего рассекает надвое, словно полый ствол бамбука, – словом, легко и непринужденно убивает их всех (ил. 2). На этом месте абсурд заканчивается, но нелепая форма, которую принимает рассеченное надвое тело, вызывает смех. Далее следует сцена, в ходе которой глубокой ночью Усивака и его помощники заворачивают трупы в циновки (ил. 3), несут их к реке и бросают в бурлящую воду. В изображении этих довольно легкомысленных и неприятных сцен ощущается совершенно невероятная реалистичность. Возможно, причина здесь в том, что в годы Гэнна, когда предположительно были созданы эти эмаки, память о кровопролитных войнах всё еще была жива.
Анализируя свитки «Токива в Яманака», я, быть может, слишком сосредоточился на отступлениях от канона. В конце концов, эти эмаки содержат, среди прочего, вполне трогательные лирические изображения, вроде тех сцен, где Токива в поисках своего сына Усивака отправляется из столицы в путь по тракту Токайдо. Однако вполне очевидно, какие из сцен превалируют в этом произведении. На самом деле творение «Токива в Яманака» – это непохожий на своих прародителей enfant terrible, неожиданно восставший из могилы уже почивших в прошлом свитков эмаки.