Генерал Багратион. Жизнь и война

Анисимов Евгений Викторович

Обеспокоенный всей финляндской историей Александр I послал с инспекцией недавно принятого на русскую службу маркиза Паулуччи, человека резкого и прямого. Тот пришел к самым неутешительным выводам: в тылу отчаянно воруют, на фронте можно держать только оборону. В штабах шли бесконечные и бесплодные споры о том, как поступать в сложившейся обстановке.

«Победил героев и преодолел самую природу»

Неожиданно в этом непроглядном мраке появился просвет. В июле вместо Раевского в армию приехал генерал-лейтенант Николай Михайлович Каменский 2-й, который поначалу чуть не попал в плен к финским партизанам. Он сумел собрать в кулак 10-тысячный корпус и совершил стремительный переход, пройдя с войсками за неделю почти 300 верст. 20 августа он внезапно напал на 12-тысячную армию Клингспора. В сражении при Куортали финляндцы сумели удержать свои позиции, но затем ночью оставили их. То же самое произошло чуть позже при Сальми, где у противника были очень выгодная позиция и равенство сил с русскими. Тем не менее Каменский нанес безусловное поражение Клингспору. Третья победа была одержана им в начале сентября при Орайвасе, причем Каменский показал себя не только выдающимся полководцем, блестяще командовавшим войсками, но и настоящим героем — он ходил в штыковую атаку и находился в самой гуще боя, точнее, в общей свалке и резне, в которую вскоре превратилось регулярное сражение. Хотя и предшествующие сражения отличались упорством сторон, сражение при Орайвасе превзошло их по необыкновенному драматизму и мужеству, проявленному в бою противниками. По мнению участников с русской

стороны, оно стало одним из самых тяжелых для русской армии за весь период войны до Бородина. «Дрались беспрерывно с 7 часов утра до 12 вечера в стрелках, колоннами, в шанцах, на штыках и в ручной схватке. С обеих сторон все были в деле, от генерала до солдата», — писал Давыдов. И хотя потери русского корпуса в этой битве были существенными (1100 человек), в войне явно наметился перелом в пользу России. Значение побед Каменского казалось огромным, они воодушевили всю армию. Как писал Булгарин, «Клингспор имел на своей стороне все преимущества генерала, защищающего свое отечество. Все жители держали его сторону, укрепляли в тылу его позиции, доставляли подводы и продовольствие и старались, по возможности, вредить нам. Русскому генералу, действовавшему наступательно, не на что было надеяться, как только на мужество своих войск и на свой собственный гений. Шведы и финны при этом последнем усилии дрались, как герои, в неприступных своих местоположениях. Граф Каменский с равными силами победил героев и преодолел самую природу!»18. Чтобы прокормиться, солдаты выслеживали спрятанный местными крестьянами в лесу скот, отыскивали зерно, закопанное в ямах. В августе — сентябре в Финляндии стояли уже холодные, сырые и туманные ночи, а одежда и обувь у солдат сносились. Войска нуждались буквально во всем — от пороха до соли. Но оборванные, забрызганные грязью, небритые, в обгоревших у костров мундирах, голодные люди корпуса Каменского держались стойко. Их, как часто бывало на войне, сплачивало то боевое братство, которое возникает в сражениях и непрерывных походах. Служивший у Каменского Булгарин вспоминает, как к ним в корпус прибыл переформированный Пермский мушкетерский полк. Он «был в новых мундирах и в шинелях тонкого сукна. Полк этот сформирован был из солдат, бывших в плену во Франции, которых Наполеон одел, вооружил и возвратил государю… Солдаты эти изнежились во Франции и, как говорили старые служивые Других полков, развольничались. Пермский полк хуже других переносил трудности этой кампании и не так охотно и весело шел в сражение, как другие полки. Только в этом полку слышен был иногда между солдатами ропот, и за то другие солдаты прозвали их мусье»"1.

Победы Каменского позволили русским гарнизонам и постам, стоявшим вдоль Ботнического и Финского заливов, вздохнуть свободнее. Финны и шведы вроде бы приутихли, а Каменский своими решительными действиями почти заменил те самые 50 тысяч солдат, которые у царя до этого просил Буксгевден. Важно, что своими победами Каменский подорвал боевой дух Финляндской армии, которая откатилась к Лапландии, а также способствовал прекращению повсеместной партизанской войны. Неудивительно, что император Александр был особо милостив к победителю: за одну кампанию Каменский получил ордена Александра Невского и Георгия 2-го класса. Успехи корпуса Каменского привели к тому, что шведский главнокомандующий запросил перемирия. По заключенному тогда соглашению, Финляндская армия оставила «всю без изъятия Финляндию» по реку Кемь и сдала последний крупный город, находившийся во власти шведского короля, — Улеаборг. Уезжая в Петербург в ноябре 1808 года, Каменский позволил себе сказать то, что должно было вызвать зубовный скрежет у других генералов: «Мы завоевали Финляндию — сохраните ее!»

Среди этих генералов наверняка был и Багратион, вернувшийся в Або, вероятно, после середины июля. В камер-фурьерском журнале императрицы Елизаветы Алексеевны записано, что 11 июля, перед обедней, государыне «представились» перед отъездом несколько придворных, а также князь Багратион, допущенный к руке. Прибыв в Финляндию, он принял войска у отбывшего в корпус Каменского генерала Буксгевдена. Багратион контролировал весь юго-запад Финляндии. Вскоре, в начале сентября, ему нашлось дело — более чем двухтысячный десант шведов высадился в 70 верстах от Або с целью отвлечь русские войска от операций на севере и ослабить давление победоносного Каменского на Финляндскую армию. 6 сентября 1808 года Багратион стремительным ударом сбил десант, который поспешно вернулся на суда. Через неделю шведы предприняли новую высадку у Гельзинга, и опять Багратион побил их, причем в решительный момент, когда чаша победы заколебалась, повел себя, как всегда, мужественно — он шел впереди своей колонны и опрокинул неприятеля в море. Шведы потеряли тысячу человек убитыми и ранеными и 365 пленными. Отступление шведов было почти позорным — среди бежавших оказались гвардейские части, в которых служило немало шведских аристократов. Король подверг их тяжелому наказанию — отобрал знамена и лишил гвардейских офицеров служебных преимуществ перед армейскими.

Раз вы так, то мы — по льду!

Но даже завоевав и удержав Финляндию, невозможно было достичь вожделенного мира — упрямый шведский король, уверенный, что его дело правое, ни на какие уступки не шел. Он позволил себе даже пристыдить Александра, направив ему особое послание, в котором писал, что «шведский король приглашает императора Всероссийского помыслить о поступках его в отношении к королю, старинному его союзнику, царствующему над народом свободным, верность коего император хочет поколебать самым неслыханным образом. Король объявляет, что он будет до последней крайности защищать права свои и верных своих подданных. Он употребит все средства, вверенные ему Провидением, к искоренению навсегда начал, на коих император хочет упрочить силу России. Прощая своему врагу, король возлагает мщение на Всемогущего». Вероятно, Александру, считавшему, что он всегда поступает по совести и благородно, было неприятно читать это послание, и он, даже не ответив, вернул его шведам. Солдатам и офицерам было проще — куда прикажут, туда они и шли. Как писал Ж. де Местр, «офицер обязан исполнять приказы и в несправедливой войне виновен не более, чем ружье».

Александр, знавший упрямый характер свояка, требовал от генералов покончить со Швецией так, как это сделал некогда Петр Великий: высадить десант на ее побережье, поближе к Стокгольму, и таким образом принудить шведов к миру. Был составлен план нового наступления. К шведскому берегу должны были двинуться три колонны войск: колонна Шувалова — из Улеаборга к Торнео, Барклая де Толли — из Вазы в Умео и наконец Багратиона — из Або на Аланды (вновь находившиеся во власти шведов), а потом уже к шведскому берегу. Этот план казался неимоверно рискованным. Корабельный десант, использованный с той же целью некогда Петром Великим, был совершенно невозможен из-за слабости русского флота и нерешительности русских флотоводцев, боявшихся Даже высунуть нос из Кронштадта и Ревеля. Балтийское море и даже Финский залив находились под полным контролем английского флота — союзника шведов, а ему не было равных на воде, как Наполеону на суше. Речь могла идти только о зимнем походе. Предстояло пройти несколько десятков верст по льду — в те времена Балтика и Ботнический залив еще замерзали. Решиться на этот, как писал Буксгевден, «подвиг столь скользкий и затруднительный» было непросто — а вдруг Дед треснет, полыньи разойдутся, и тогда прощай карьера и несомненный Георгий! Император тем не менее жестко требовал ускорить начало ледового похода к берегам собственно Швеции. В ответ Букегевден лишь твердил в письмах к царю о невозможности подобной акции. Когда он «заболел», то пришедший на его место в начале декабря 1808 года генерал от инфантерии Кнорринг повел себя точно таким же образом. Между императором и новым главнокомандующим, получившим план ледового похода, началась переписка, немыслимая для самодержавного режима. Кнорринг писал о трудностях снабжения войск, о значительных силах шведов на Аландских островах, о том, что поправившийся Барклай и граф Шувалов — командующие корпусами, предназначенными для похода, —

задерживаются по своим делам в Петербурге. Он стращал императора тем, что в походе армию ждут льды, непроходимые дороги, «затвердевший снег», возможное вскрытие моря. В конце концов Кнорринг тоже запросился в отставку. Наконец Александр не выдержал и в феврале 1809 года послал в Финляндию ставшего военным министром А. А. Аракчеева — этакую живую дубинку против обленившихся генералов. Позже Аракчеев писал о своей миссии: «Я не воевода и не брался предводить войсками, но Бог дал мне столько разума, чтобы различить правое от неправого. Букегевден почитал меня своим личным врагом — и крепко ошибался. Тот мой враг, кто не исполняет своего дела, как следует… если бы (я) слушал всех (генералов. — Е. А.), да не столкнул Барклая на лед, прямо в Швецию, то мы еще года два пробивались бы в Финляндии». Но Аракчеев приобрел в Финляндии и сторонника. В беседе с министром сменивший Буксгевдена генерал Кнорринг и все остальные генералы завели прежнюю песню со старым мотивом — экспедиция невозможна по таким-то и таким-то резонам, и только один Багратион на вопрос Аракчеева о возможности перехода через залив отвечал в свойственном ему стиле: «Прикажите — пойдем!» Это было явным нарушением корпоративной солидарности генералитета (против похода были не только Кнорринг, но и начальники двух других корпусов — граф Шувалов и новый любимец царя Барклай). В такой обстановке согласие Багратиона возглавить самую опасную экспедицию — отвоевание Аландских островов — сделало невозможным для других генералов затягивание с исполнением верховной воли. Порыв Багратиона отвечал его природе военного, но был и ловким ходом, благодаря которому Аракчеев увидел в нем «своего человека». Вскоре последовало весьма благоприятное для Багратиона продолжение этих отношений…

Аландская экспедиция Багратиона — одна из ярких страниц его полководческой биографии. Он в общем-то впервые командовал таким большим корпусом — целых 17 тысяч человек! Поход же по льду на Аландские острова был делом рискованным. Риск заключался не столько в трудностях ледового перехода, сколько в том, что Багратиону предстояло сразиться с размещенной на островах группировкой генерала Дебельна, численность которой не была известна русскому командованию. Дебельну подчинялись примерно 10 тысяч солдат и ополченцев, причем это были хорошие войска — почти вся королевская гвардия. Генерал заметно нервничал, ожидая прихода Багратиона, и в донесениях в Стокгольм отмечал свою главную слабость: при численном перевесе русских они смогут по льду «беспрепятственно обходить фланги и тыл моих позиций», а отступление в Швецию едва ли возможно, так как лед тонкий, и южный ветер может его легко взломать20. Дебельн просил из Стокгольма помощи, но она так и не пришла, и тогда генерал стал готовить острова к обороне: возводил засеки, батареи, а главное — устроил на всех островах, через которые могли двинуться русские, мертвую зону — сгонял жителей и жег деревни и мызы. Несомненно, шведский командующий был профессионалом — как он предсказывал, так Багратион и действовал.

Но вначале Багратион, по своему обыкновению, позаботился о солдатах и хорошо подготовился к походу. Солдаты были одеты в полушубки, теплые фуражки и сапоги, сотни саней везли все, что нужно было для того, чтобы не замерзнуть, — еду, дрова, водку. Выступили войска в конце февраля — начале марта, и не все сразу, а в пяти колоннах. Дорога была неблизкая, 120 верст через льды, окружавшие скалы, мелкие и крупные острова, которыми кишело море в этих местах, как густой суп — клецками. Солдаты шли аккуратно, стараясь не скапливаться помногу на одном месте, чтобы не сломать ненароком лед. Впереди двигался авангард генерала Кульнева — ученика и подражателя Суворова. Перед наступлением на главный остров он издал приказ: «На марше быть бодру и веселу, уныние свойственно старым бабам. По прибытии на Кумлинген (остров на полпути к Большому Аланду. — Е. А.) — чарка водки, кашица с мясом, щи и ложе из ельнику. Покойная ночь!»21

Шведы не оказывали сопротивления, а отходили, стягивая войска на главный остров архипелага. Дебельн серьезно приготовился к обороне — и тут получил известие из Стокгольма о государственном перевороте. Король Густав Адольф был свергнут недовольными им военными, причем командующий Финляндской армией Клингспор пытался отобрать у короля Шпагу, из-за чего произошла постыдная драка, в которой короля защищал только дворцовый истопник: он героически отбивался от мятежников кочергой и метко бросался в них поленьями. Пришедший к власти дядя короля герцог Зюдерманландский тотчас известил Дебельна о перевороте и попросил отправить к русским посланника с предложением перемирия. Посланник явился к Багратиону и просил остановить движение его колонн, но Багратион отказался это сделать, отослал парламентера в Або к вернувшемуся из похода Кноррингу, а сам продолжал поход. 4 марта навстречу колоннам русских выехал сам генерал Дебельн. Он хотел переговорить с Кноррингом, так что Багратион и его отправил в Або. Ясно, что после того, как командующий обороной островов сам отправился в штаб противника с предложением о перемирии, шансы занять острова без серьезного сопротивления увеличились. Русские войска приободрились и резво шагали по снежной пустыне, чем-то напоминавшей участникам похода настоящую, залитую солнцем пустыню. Торчащие из-подо льда одинокие скалы усиливали это сходство. Иногда колонны вступали на лесистые острова и пробивались сквозь густой лес.

Дебельн в это время вел переговоры с Кноррингом и был готов сдать острова в обмен на свободный выход его гарнизона в Швецию. Вернувшийся из войск Аракчеев потребовал не перемирия, а мира на условиях России, которые сводились к уступке Финляндии и отказу Швеции от английской помощи. Естественно, что Дебельн не был уполномочен вести такие переговоры, поэтому условия, оглашенные Аракчеевым, были лишь посланы с ним в Стокгольм. Не дождавшись известий от противника, Багратион продолжал задуманное наступление: четыре колонны двигались по Большому Аланду, а пятая под началом генерала Строганова огибала его по льду с юга, с тем чтобы зайти шведам в тыл. Шведские гвардейцы и ополченцы отовсюду поспешно отступали, на острове начались пожары — это уничтожали запасы и суда флотилии, вмерзшие в лед. Ночью 5 марта шведские войска с огромным санным обозом двинулись по льду в Швецию. Собственно, вся операция отряда Багратиона и состояла в том, чтобы догнать бегущего противника. Как горделиво писал в своем рапорте Кноррингу Багратион, «войска Его императорского величества ознаменовали себя неограниченною ревностию и явили пример неутомимости; делая переходы денно и ночно для достижения бегущего их неприятеля, превозмогали всякие затруднения и препятствия, на пути им встречавшиеся. Тщетно полагал неприятель остановить быстрое преследование их многими и большими засеками в густоте лесов поделанными; они или обошли их, или разметали и, переходя ледяные необозримыепространства, преодолели все препоны, самою натурою поставленные»22. Гусары — удальцы Якова Кульнева — и, конечно, казаки были страшно разочарованы поспешным бегством противника, да и отсутствием трофеев, так что рванулись за шведским арьергардом и, «ревнуя к службе Его императорского величества, несмотря на неимоверные труды и презря все опасности, оказали знатные услуги, гнавшись на рысях более 15-ти верст, настигли часть неприятельского ариергарда» возле одного из островов23. Началось сражение, в ходе которого были окружены и сложили оружие солдаты одного из лучших шведских полков — Зюдерманландского, аналогом которого в России был Семеновский полк. В этот день пленных взяли больше, чем числилось войск у русского авангарда. Шведы так спешили, что лед Аландсгафа — пролива, отделяющего Аланды от Швеции, до самого шведского берега был покрыт брошенным имуществом, оружием, фурами и пр.

В ночь на 7 марта русский авангард из казаков и гусар под командой Кульнева двинулся по льду Аландсгафа. Перед выходом на лед с острова Сигнальскер Кульнев в свойственной ему псевдосуворовской манере огласил приказ: «Бог с нами! Я перед вами. Князь Багратион за нами. В полночь, в два часа, собраться у мельницы. Поход до шведских берегов венчает все труды наши. Сии волны истинная награда, честь и слава бессмертная! Иметь с собою по две чарки водки на человека, кусок мяса и по два гарнца овса. Море не страшно тому, кто уповает на Бога. Отдыхайте, товарищи!» От этого приказа не всегда трезвого гусара создается впечатление, что Кульневу и море было по колено…