Генерал Багратион. Жизнь и война
Шрифт:
Солдаты и офицеры еще долго стояли на Немане. Как вспоминал Н. Г. Левшин, раненых офицеров содержали в Риге, не давая им выехать в Россию «для того, чтобы сохранить в тайне Фридландское несчастное сражение»93. Только по заключении Тильзитского мира армия двинулась в Россию. Багратион вслед за царем выехал в Петербург. Его прощание с сослуживцами было теплым. Ермолов писал: «Войска арьергарда возвращены в дивизии, коим они принадлежали, мы все, служившие под командою генерала князя Багратиона, проводили любимого начальника с изъявлением искренней приверженности. Кроме совершенной доверенности к дарованиям его и опытности, мы чувствовали разность обхождения его и прочих генералов. Конечно, никто не напоминал менее о том, что он начальник, и никто не умел лучше заставить помнить о том подчиненных. Солдатами он был любим чрезвычайно»94.
Глава седьмая
«Подвиг скользкий и затруднительный»
Завершая свои воспоминания о неудачной кампании в Восточной Пруссии, Денис Давыдов писал: «Наконец, 27 июня заключен был мир. Войска наши выступили в Россию, князь Багратион отправился в Петербург, и я туда же. Отдых наш был непродолжителен: в январе месяце (1808 года) мы уже были с войсками, воюющими в Финляндии. Это напоминает мне слова незабвенного
Но участники дележа мира не были равноправны — ведь ®се помнили, кто победил при Фридланде. Условия раздела диктовал Наполеон. И хотя в отношении Александра он вел себя весьма тактично и корректно, все-таки русские чувствовали в его бархатной перчатке железную руку. Император Александр — этот вчерашний спаситель и защитник священных принципов европейского легитимизма, неизменности европейского мироустройства (ради чего он, собственно, начал одну за другой две войны) — расписался в собственном бессилии и одобрил новый, предложенный ему Наполеоном, раздел Европы. При этом Александр никак не мог смягчить гнев этого мясника, почему-то страшно обозленного на пруссаков: Наполеон рубил и свежевал Прусское королевство — труд и гордость поколений бранденбургских курфюрстов и прусских королей. Подобно великим князьям Московским, Гогенцоллерны столетиями, кусочек к кусочку, всеми правдами и неправдами собирали свою державу. А тут Наполеон одним махом отрубил от Пруссии огромный кусок с половиной населения и росчерком пера сотворил для своего брата Жерома новое марионеточное Вестфальское королевство. Остальные исконные прусские земли, за изъятием Данцига, объявленного вольным городом, Наполеон великодушно возвращал прусскому королю, да и то «из уважения к Его величеству императору Всероссийскому». Большего унижения для прусского короля — этого прежде могущественного суверена Европы — трудно было придумать. К тому же и Александр находился в двусмысленном положении. Наполеон хотел подарить Александру (или только делал вид, что хотел) также и польские земли, некогда доставшиеся пруссакам во время Третьего раздела Речи Посполитой. Русский царь скромно отказался, согласившись принять лишь сущий пустяк — небольшую Белостокскую область. Тогда из «никому не нужных» польских земель Наполеон создал Герцогство Варшавское, что для Александра стало неприятным сюрпризом. Ему пришлось выпить свою чашу позора: отдать французам владения России в Средиземном море, признать субъектом политики марионеточную Рейнскую конфедерацию, согласиться (наверняка преодолевая отвращение) с тем, что братья Наполеона были признаны королями (Жером — Вестфальским, Людовик — Голландским, Иосиф — Неаполитанским). За Наполеоном Александр признал титул «императора французов». Но главное — Александр дал согласие на вхождение России в антианглийскую коалицию с Францией, точнее — присоединился к так называемой континентальной блокаде и, наконец, был вынужден объявить Лондону войну.
Словом, после «дружеского» раздела Европы Наполеон уехал из Тильзита с огромным возом трофеев, а Александр ушел со скромной «белостокской шкатулкой». Строго говоря, и такому результату следовало радоваться — мирные условия победителя под Фридландом могли оказаться гораздо более жесткими и обернуться для России территориальными потерями, а совсем не приобретениями.
Впрочем, Александр получил от Наполеона и нечто поважнее Белостока: твердое обещание не мешать расширению Российской империи на севере и на юге. Тогда это формулировали так: «Оградить покой и безопасность Петербурга и прирастить полуденные пределы нашего отечества». Сделать это предстояло посредством завоевания Финляндии и присоединения так называемых Дунайских княжеств — вассальных Османской империи Валахии, Молдавии и Бессарабии. Во имя добрых отношений с Александром Наполеон был готов изменить вековой курс французской внешней политики, неизменно поддерживавшей против России Османскую империю и Швецию. В этом-то и состоял «некоторый блеск» русских достижений, упомянутый Александром в письме к сестре Екатерине Павловне об итогах Тильзита. Теперь, после объятий Тильзита, и в политике Франции все пошло иначе: для друга Александра друг Наполеон не жалел ничего чужого, тем более что российскому императору еще предстояло поработать на поле брани, чтобы превратить виртуальные подарки Наполеона в реальные территориальные присоединения.
Стыд Тильзита быстро забылся. Зато какие открывались возможности, какие масштабные имперские цели можно было реализовать! Вот что писал, выражая тогдашнее мнение в обществе, участник Финляндской войны Фаддей Булгарин: «Россия должна была воспользоваться первым случаем к приобретению всей Финляндии для довершения здания, воздвигнутого Петром Великим. Без Финляндии Россия была неполною, как будто недостроенною. Не только Балтийское море с Ботническим заливом, но даже Финский залив, при котором находятся первый порт и первая столица империи, были не в полной власти России, и неприступный Свеаборг, могущий прикрывать целый флот, стоял, как грозное привидение, у врат империи. Сухопутная наша граница была на расстоянии нескольких усиленных военных переходов от столицы»3.
Невольно вспоминается советская риторика накануне войны с Финляндией осенью 1939 года, напрашивается сопоставление с ситуацией тех лет, когда после Четвертого раздела Польши Сталин получил от Гитлера «в подарок» прибалтийские государства и Финляндию, которую, впрочем, как и в 1807 году, еще предстояло завоевать.
Итак, в конце 1807 года русская армия готовилась к новой войне. В Петербурге,
Общая задача была проста — сам государь красным карандашом прочертил линию будущей границы от Северного Ледовитого океана через Ботнический залив до Финского залива. Эту гигантскую территорию и предстояло занять довольно ограниченными силами русской армии. Три колонны — каждая из одной дивизии — пересекли границу и двинулись в разных направлениях. Колонне Тучкова из Нейшлота предстояло идти к северу, на Куопио, с тем чтобы захватить Саволакскую область и таким образом занять восточные территории Финляндии, примыкавшие к старой границе и современной Карелии. Колонна Багратиона, перейдя через пограничную реку Кюмень, должна была двинуться на Тавагусту, то есть в центр страны. Наконец, слева от Багратиона колонна Горчакова от Фридрихсгама шла по берегу Финского залива на Гельсингфорс, имея главной целью крупнейшую шведскую крепость Свеаборг.
Когда Багратион отправился на войну, мы точно не знаем, но из камер-фурьерского журнала 1808 года следует, что в последний раз он обедал за царским столом в Зимнем дворце 21 января 1808 года. Тогда, кроме императора, императрицы и ее сестры, было 12 приглашенных, включая Багратиона. Кстати, за тем же столом, кроме придворных и министров, сидел ставший знаменитым в истории Одессы герцог Ришелье, а также не менее знаменитый в истории войны 1812 года генерал-майор Фуль — автор плана отступления русской армии от западной границы5. В следующий раз Багратион появится среди приглашенных к царскому обеду только в конце весны, 29 мая, хотя известно, что он и раньше наведывался в Петербург.
Начатое 9 февраля 1808 года, в сильный мороз, вторжение развивалось поначалу более чем успешно. Авангарды колонн двигались на лыжах, орудия и припасы везли на санях, солдат сумели тепло одеть, а провиант и водку раздавали своевременно. Главным противником русских был мороз, сильно мешавший отдыху на биваках, — в такой пустынной стране, какой была Финляндия, квартир не находилось даже для генералов. Главной же причиной легкости вторжения была полная неподготовленность к обороне шведско-финских войск, точнее, Финляндской армии, состоявшей из жителей Финляндии. Шведский король Густав IV Адольф, несмотря на многочисленные слухи о готовящейся против него агрессии, с разных сторон доходившие до Стокгольма, не предполагал, что его шурин и давний союзник император Александр решится напасть на него. С началом войны Стокгольм в особой ноте обвинил Россию в вероломном нападении, что, с точки зрения тогдашнего международного права, а также с учетом прежних договоренностей между Швецией и Россией, признававших незыблемость границ, утвержденных еще в 1743 году, было совершенно обоснованно и справедливо. Но после Тильзита все представления Александра о международной справедливости и верности утвержденным некогда договорам (ради которых он, собственно, и начал войну с Наполеоном) резко изменились. В этом смысле император Александр тогда мало чем отличался от Наполеона — общепризнанного нарушителя европейского традиционного порядка.
18 февраля главнокомандующий Буксгевден, находившийся с колонной Горчакова 1-го, вступил в Гельсингфорс и восторженно рапортовал государю, что «ни жестокий холод, ни глубина снега… нимало не ослабляют их (войск. — Е. А.) жара, и сами неприятели остаются изумленными быстротой их движений»6. 24 февраля Багратион занял Тавагуету. Никаких серьезных боев и даже сколько-нибудь заметных стычек не было — финско-шведская армия под командованием графа Вильгельма Маурица Клингспора, уклоняясь от боев, отходила к Таммерфорсу и Бьернеборгу, расположенному на побережье Ботнического залива. Столь блестящее исполнение первоначальных планов позволило русскому командованию замахнуться на большее. Тучкову было предписано двигаться из Куопио на запад через всю Финляндию и занять приморский город Ваза. Багратиону приказали наступать на север, оттесняя основные силы Клингспора к Таммерфорсу, ему же предстояло послать отряд занять Або с тем, чтобы овладеть затем Аландскими островами. Для колонны Горчакова целью стала могучая островная крепость — Свеаборг. Багратион досрочно овладел Таммерсфорсом и, не останавливаясь, двинулся за отступающим противником к Бьернеборгу, пройдя по хорошей зимней дороге 200 верст за восемь дней. На подступах к городу финны как будто собрались оказать сопротивление, но потом передумали и стали откатываться к Вазе. Багратион без особого труда, сбивая посты финнов, занял город, хотя в донесении Буксгевдена царю эта операция была представлена как серьезное сражение, в котором Багратион принудил противника «после упорного сопротивления… оставить город»7. В Бьернеборге Багратион получил приказ Буксгевдена послать вдогонку за Клингспором отряд Раевского, а самому идти в противоположную сторону, прямо на юг, к Або, и оккупировать обширную и стратегически важную Абовскую область. Багратион занял Або и взял под контроль 500-верстное побережье от Або до Вазы и Тавагусты. Раевский успешно достиг Вазы, а потом и Гамле-Карлебе, где соединился с подошедшим из Куопио Тучковым. Финнов не было и здесь — их 12-тысячная армия опять в руки не далась и ускользнула еше дальше на север, к Улеаборгу (Оулу). Передовые посты русской армии располагались в Сикакиоки. Если читатель посмотрит на карту Финляндии и найдет этот городок, то поразится тому, как же далеко, в самый дальний угол Ботнического залива, занесло имперским ветром русских солдат. 31 марта отряд полковника Вуича из колонны Багратиона без всяких помех со стороны противника занял Аландские острова.