Генерал Багратион. Жизнь и война
Шрифт:
С песнями, по хорошо видному пути, усеянному брошенным шведским имуществом, гусары и казаки за восемь часов весело доехали до шведского побережья. Последний раз русский десант был высажен на этот берег в 1720 году. До Стокгольма оставалось сто верст. При появлении русских береговая охрана открыла огонь, гусары пошли в атаку с фронта, казаки зашли с флангов. Шведы отступили и продолжили отстреливаться из-за скал. Кульнев спешил часть казаков, началась перестрелка. Потом Кульнев послал парламентеров, которые потребовали сдать ближайший городок Гриссельгам. Шведы согласились на эти условия, думая, что на подходе вся Русская армия. Отступившие части шведской береговой обороны дали знать о происшедшем в Стокгольм, и сигнал, переданный по световому телеграфу, как писал Багратион, «ужаснул столицу вандалов; дорога до Штокгольма была покрыта трепещущими жителями, партикулярными обозами и войсками, которые поспешно шли для защищения берегов; все сие представляло картину повсеместного смятения и страха и останется незабвенным в летописях времен позднейших к бессмертной славе российского оружия»24. Из первого завоеванного шведского города — собственно, для этого он и был взят лихим гусаром — Кульнев послал донесение о своем успехе: «Благодарение
Завершая победный рапорт от 6 апреля о своей успешной экспедиции, Багратион не забыл упомянуть не только об усердии всех подчиненных ему начальников, но особо подчеркнул деяния генерал-майора А. А. Аракчеева, младшего брата военного министра, который своей «неусыпностью и старанием» обеспечивал корпус «знатным количеством» пороха, снарядов и патронов.
Кульнев не стал одиноким героем на шведском берегу. 9 марта туда же, в Умео, пришел и отряд Барклая, который занял город, оставленный шведским гарнизоном. Шестидесятиверстный переход отряда Барклая по морскому льду, через торосы Ботнического залива, в мороз, без отдыха, 18 часов кряду, вошел в историю русского военного искусства как уникальное, неповторимое явление. Как только отряд достиг устья реки Умео, солдаты бросились к двум вмерзшим в лед судам и мгновенно растащили их на бивачные костры, чтобы приготовить наконец горячую пищу. Барклай по поводу своей рискованной операции писал: «Понесенные в сем переходе труды единственно русским преодолеть только можно»26. Не забудем еще прибавить и вклад Аракчеева, стоявшего над душой начальников отрядов, которые, думаю, без его сурового напора так и не решились бы на столь рискованное, смертельно опасное предприятие. Успеха добился и генерал-майор Шувалов, занявший Торнео в 30-градусный мороз, а затем настигший отступающий шведский отряд, который капитулировал, сложил перед русскими оружие и 12 знамен, а также сдал огромные запасы имущества и продовольствия, принадлежавшие Финляндской армии.
Двое из победителей шведов — Багратион и Барклай де Толли — «за оказанные отличия во всю нынешнюю кампанию» были произведены в генералы от инфантерии, а П. А. Шувалов стал генерал-лейтенантом. Несомненно, удивляло не повышение Багратиона (оно было давно ожидаемым и заслуженным), а необыкновенный «прыжок» Барклая по лестнице чинов — меньше чем за два года из генерал-майоров в полные генералы. После Умео Барклай оказался на пороге своего выдающегося поприща. Весной i 809 года «по уважению его военных дарований и личных свойств» (слова императорского рескрипта) он был назначен главнокомандующим русскими войсками в Финляндии, а Кнорринг уволен на покой.
«Квакер». Кажется любопытной характеристика, которую дал Барклаю воевавший под его началом в Финляндии Ф. В. Булгарин: «Барклай де Толли был высокого роста, держался всегда прямо, и во всех его приемах обнаруживались важность и необыкновенное хладнокровие. Он не терпел торопливости и многоречия ни в себе, ни в других, говорил медленно, мало и требовал, чтобы ему отвечали на его вопросы кратко и ясно. Хотя в это время (1808 год. — Е. А.) ему было только сорок семь лет от рождения, но по лицу он казался гораздо старее. Он был бледен, и продолговатое лицо его было покрыто морщинами. Верхняя часть его головы была без волос, и он зачесывал их с висков на маковку. Он носил правую руку на перевязи из черной тафты, и его надлежало подсаживать на лошадь и поддерживать, когда он слезал с лошади, потому что он не владел рукою фану эту он, как уже сказано выше, получил под Прейсиш-Эйлау. — Е. А.).
С подчиненными он был чрезвычайно ласков, вежлив и кроток и когда даже бывал недоволен солдатами, не употреблял бранных слов. В наказаниях и наградах он соблюдал величайшую справедливость, был человеколюбив и радел о солдатах, требуя от начальников, чтобы все, что солдату следует, отпускаемо было с точностью. С равными себе он был вежлив и обходителен, но ни с кем не был фамильярен и не дружил. Барклай де Толли вел жизнь строгую, умеренную, никогда не предавался никакому излишеству, не любил больших обществ, гнушался волокитством, карточной игрой, но на разгульную жизнь молодежи смотрел сквозь пальцы, не допуская, однако ж, явного разврата. От старших требовал он примерного поведения и не доверял никакой команды гулякам. Бережливость Барклая де Толли была в самых тесных границах, и многие упрекали его в скупости. Мне кажется, что только один упрек Барклаю де Толли был справедлив, а именно — в излишнем пристрастии к землякам своим остзейцам. Вследствие привязанности к своей супруге (из дворянской фамилии фон Смиттен) он всегда окружал себя остзейцами и предоставлял им случаи отличиться. И то, должно сказать, что они оправдывали выбор, отличаясь всегда, жертвуя охотно для славы русского оружия. Исключения так ничтожны, что о них не стоит упоминать. Мы, молодые офицеры, прозвали Барклая де Толли квакером.
Барклай де Толли создан был для командования войском. Фигура его, голос, приемы — все внушало к нему уважение и доверенность. В сражении он был так же спокоен, как в своей комнате или на прогулке. Разъезжая на лошади шагом в самых опасных места::, он не обращал никакого внимания на неприятельские выстрелы и, кажется, вполне верил русской солдатской поговорке: пуля виноватого найдет. 3-й Егерский полк обожал своего старого шефа — явление весьма распространенное в отношении выдающихся полководцев — шефов полков. — Е. А.), и кто только был под его начальством, тот непременно должен был полюбить своего храброго и справедливого начальника. Он, однако же, никогда не мог быть народным или популярным начальником потому, что не имел тех славянских качеств, которые восхищают русского солдата и даже офицера, именно — веселости, шутливости, живости, и не любил наших родных авось и как-нибудь. Русская песня не имела для Барклая де Толли никакой прелести. Быстрые порывы храбрости он старался умерять, зная, что они могут привести к гибели, и приучал солдат к стойкости и хладнокровному мужеству. За нарушение военной дисциплины, за обиды жителей и ослушание он был неумолим. У нас иногда бывает полезно некоторое фанфаронство или хвастовство, внушая солдату самонадеянность и закрывая перед ним опасность, — а Барклай
Багратион и Барклай получили свои награды согласно рескрипту императора, который в марте 1809 года приехал в покоренную его армией страну. Александр явился туда не с плетью, а с… конституцией. Финляндия получила такие обширные права, которые не снились жителям собственно России еще лет сто — до 1905 года. Был оглашен манифест императора, ставшего великим герцогом Финляндским. В силу этого документа за жителями Финляндии сохранялись все те права, которые они имели при шведском владычестве, включая многие институты политической и экономической автономии, такие как сейм Финляндии. В Борго, Або и Гельсингфорсе прошли торжественные церемонии с участием Александра, генералитета и финляндского дворянства, признавшего русского царя своим сюзереном.
Барклай, ставший главнокомандующим, получил строгий указ государя не прекращать войны со Швецией, более того — в переговоры со шведами не вступать, а ждать, когда они сами согласятся на условия, предъявленные им после похода русских войск в Швецию. Позиция России по финляндскому вопросу оставалась, как и раньше, жесткой и непримиримой. Теперь, конечно, уже не говорили, что присоединение Финляндии навечно к России связано с арестом посольских бумаг (посланник Алопиус был отпущен шведами восвояси). Была выдвинута другая, более веская и откровенная причина — извечное право сильнейшего: «Финляндия присоединена к России по праву завоевания и по жребию битв и не может быть отделена от нее иначе как оружием»28. В апреле 1809 года де Местр писал своему начальству, что русские предъявили Швеции четыре главных условия: «формальный отказ от Финляндии, признание Наполеона императором, объявление войны англичанам и конфискация британской собственности в Швеции»29.
После отъезда государя война возобновилась. Барклай дал приказ генералу Шувалову произвести высадку в Умео с тем, чтобы занять Вестерботнию и тем самым принудить шведов сесть за стол переговоров о мире на русских условиях. Экспедиция достигла Умео, и Шувалов открыл военные действия на севере Швеции. Но действовал он не очень убедительно, и хотя во Фридрихсгаме начались русско-шведские переговоры о мире, упрямые шведы продолжали ему сопротивляться. Чтобы сделать переговоры более энергичными и результативными, требовалось предпринять нечто решительное и окончательно отбить у шведов охоту затягивать переговорный процесс. И тогда 23 июля в Улеаборгский корпус прибыл генерал Каменский. Он обнаружил, что продовольствие уже кончается, а подвоз его из Финляндии невозможен. На море транспортные суда захватывали шведы, а наш флот скромно стоял на рейде Кронштадта: весной 1809 года английский флот вновь пришел на помощь изнемогающей в войне Швеции. Каменский со свойственной ему решимостью подошел к делу по-суворовски: «Буду искать продовольствия у самого неприятеля», и 4 августа двинулся из Умео к Гернезанду, то есть вдоль берега Ботнического залива к Стокгольму. Поход начался успешно — шведы под командой генерала Вреде, не выдерживая натиска Каменского, отступали. Но шведское командование, оказывается, приготовило сюрприз. Более сотни Десантных судов под прикрытием двух линейных кораблей произвели высадку восьмитысячного отряда генерала Вахтмейстера за спиной Каменского, недалеко от Умео. При одновременном контрнаступлении Вреде и появлении десанта Вахтмейстера корпус Каменского должен был оказаться в окружении. Когда 5 августа Каменский получил известие о высадке противника, он принял мгновенное решение — повернул основные силы против Вахтмейстера и 7 августа после форсированных маршей с ходу напал на противника у местечка Севар. В кровопролитном сражении он разбил Вахтмейстера, а на следующее утро довершил дело у урочища Ратан, где настиг его отступавшие части. Шведский десант, потеряв около двух тысяч человек, поспешно погрузился на суда и ушел от берега. Впрочем, потери Каменского тоже были велики — полторы тысячи человек, включая убитого генерала Готовцева. Однако после этой яркой победы Каменский, вместо развития успеха, вдруг начал отступать. В оправдание он писал: «Один раз, при больших напряжениях, удалось мне пробиться сквозь неприятелей, другой раз, если они успеют обогнать меня морем, может быть, опять пробьюсь, но на третий раз уже и патронов не станет. Сколь ни критическое мое положение, но я все старания употреблю вывести из оного корпус с честью, однако, признаюсь, прискорбно отступление после столь решительной победы, которая одержана в сии два дня, где не только я разбил неприятеля и гнал его до самых лодок его, но, так сказать, на них его усадил». У военных историков неизбежно возникал вопрос: что же это за решительная победа, когда противник, сев на суда, обгонял шедший вдоль берега корпус Каменского, чтобы вновь встать перед ним? Несомненно, русский флот, скованный британским, не мог оказать никакой действенной помощи сухопутным войскам, так что причина непрочности побед и начавшегося отступления Каменского заключалась в полном превосходстве шведов на море. Возможно, и сам командующий допустил стратегические и тактические просчеты. Историк Русско-шведской войны П. А. Ниве писал: «Решение Каменского отступить после Ратана представляется во многих отношениях загадочным»1". Но как бы то ни было, победы Каменского стали тем толчком, после которого машина переговоров в Фридрихсгаме завертелась, и вскоре все-таки был заключен мир, согласно которому Финляндия и Аландские острова отошли к России — как тогда казалось, навсегда.
Багратион уже не был свидетелем этих побед. Он покинул Финляндию в мае и хотя не получил привычной для себя награды, но зато стал полным генералом — генералом от инфантерии. А 30 июля 1809 года последовал указ Александра I о назначении его в Молдавскую армию.
Глава восьмая
Любовь нечаянно нагрянет
Существует устойчивая традиция, связывающая назначение Багратиона в Дунайскую (Молдавскую) армию с опалой, которую император наложил на своего подданного, посмевшего завести роман с его сестрой, великой княжной Екатериной Павловной. Это и привело фактически к почетной ссылке Багратиона на юг, подальше от столицы. Тут мы вступаем на зыбкую почву омертвевших исторических сплетен — но что делать! Из биографии слова не выкинешь. Как бы лишнего не приписать!