Генерал де Голль
Шрифт:
Накануне путешествия де Голль не скрывал своего удовлетворения. Один из самых близких и постоянных сотрудников де Голля уверяет, что он никогда не видел генерала в таком крайне необычном для него веселом настроении, как во время визита. Де Голль спешил с этой поездкой, ибо ему стало известно, что в августе на французской территории союзники начнут большое наступление и откроется дорога в Париж.
6 июля 1944 года улыбающийся Рузвельт встретил де Голля в Белом доме. После чая президент долго беседовал с генералом. В следующие два дня беседы продолжались. Вспоминая эти беседы, де Голль пишет, что «оптимизм — хорошее средство завоевать сердца, надо только обладать им», и подчеркивает, что Рузвельт несомненно им обладал. Однако очень сомнительно, чтобы он завоевал сердце де Голля. Рузвельт, беседуя с французским гостем, старался не затрагивать жгучих вопросов их отношений. Он предпочитал развивать свои грандиозные планы создания мирового порядка во главе с четырехчленной директорией — США, СССР, Англия
Слушая вдохновенный рассказ о прекрасном будущем человечества, как его представлял Рузвельт, де Голль отдавал должное этому талантливому человеку. «Он рисует легкими, тонкими штрихами, рисует так хорошо, что трудно решительно возражать этому художнику, этому соблазнителю», — пишет де Голль. Но, слушая рассказ президента, он все же подумал: «Как это характерно для людей: идеализм прикрывает стремление к могуществу».
И де Голль решительно возражает Рузвельту, заявляя, что такой план угрожает Западу большими опасностями. Он прежде всего не может согласиться с идеей предоставления независимости народам колоний, ибо считает, что они должны оставаться в состоянии «ассоциации» с метрополиями. Если же освободительное движение направлять против колониальных держав, то, по мнению де Голля, это вызовет в неорганизованных массах ненависть к иностранцам и анархию, опасную для всего мира.
Особенно решительно де Голль выступает против исключения Франции из числа великих держав. Он выражает признательность за намерение США оказать материальную помощь. «Но ей надо также, — говорит де Голль, — чтобы восстановилась ее сила в сфере политики, вернулась ее вера в себя, а следовательно, и ее роль. Но разве это возможно, если ее держат вне великих, мировых решений, если она потеряет свои африканские и азиатские владения, если война будет завершена таким образом, что внушит ей психологию побежденных?»
Рузвельт проявлял понимание мыслей де Голля, он сиял радушием и доброжелательностью, выражал сочувствие Франции по поводу ее несчастий, но все с той же обаятельной улыбкой высказывал соображения, как будто случайно напоминавшие, например, его прежние мысли о «мессианском комплексе» де Голля: «Но кто же лучше самого французского народа может служить Франции? В этом уж никто его заменить не в состоянии».
Когда речь зашла о политическом будущем Франции и о судьбе ее политических деятелей, Рузвельт мимоходом заметил: «Вот теперь вы у нас в гостях, и вы видите, как приветливо вас встречает моя страна. Но усидите ли вы на своем месте, когда трагедия завершится?»
Де Голль почувствовал за любезностью, приветливостью президента, особенно за его радужными проектами благоустройства вселенной под эгидой США, жесткий и суровый политический курс, определяемый исключительно американскими интересами. И он сделал для себя знаменательный вывод, который подтверждал его постоянную и твердую уверенность в приоритете национального фактора перед любыми идеями, теориями, лозунгами и принципами. «Слушая американского президента, — писал де Голль, — я окончательно убедился, что в деловых отношениях между двумя государствами логика и чувство значат очень мало в сравнении с реальной силой, что здесь ценится тот, кто может схватить и удержать захваченное; и если Франция хочет занять прежнее свое место, она должна рассчитывать только на себя».
Спустя некоторое время Рузвельт в частном письме так оценивал свою встречу с де Голлем и самого де Голля: «Я и де Голль лишь в общих чертах рассмотрели современные темы. Однако более подробно мы коснулись будущего Франции, ее колоний, обеспечения мира и т. д.
Когда речь идет о проблемах будущего, он кажется весьма „сговорчивым“, лишь бы с Францией обошлись как с мировой величиной. Он очень чувствителен ко всему, что касается престижа Франции».
Во время посещения Америки де Голль побывал в Нью-Йорке, съездил в Канаду, где посетил Монреаль и Оттаву, он встретился со множеством людей, присутствовал на многих церемониях, банкетах, приемах, митингах. Произнес немало речей. Везде он оказывался объектом симпатий к Франции, хотя многих удивляли далеко не типичная французская внешность и манеры генерала. Во всяком случае, повсюду он вызывал любопытство и интерес, ощущал себя в центре внимания толпы, что всегда порождало у него чувство подъема и удовлетворения.
13 июля он вернулся в Алжир и здесь получил то, что было главной целью поездки. Накануне правительство США опубликовало декларацию: «Соединенные Штаты признают, что Французский комитет национального освобождения имеет право осуществлять административное управление Францией». Хотя это и не было официальным признанием Временного правительства, устранялось одно из самых серьезных препятствий на пути к установлению его власти во Франции. Предметом забот оставалась, правда, сама Франция…
Под ударами войск союзников с фронта и нападения бесчисленных отрядов
Первая из них была связана с попытками создать какой-то государственный строй путем комбинации режима Виши и остатков государственных институтов Третьей республики. Идею создания этого нелепого гибрида предпринял в последней отчаянной попытке спасти свое политическое существование глава правительства Виши Пьер Лаваль. Его затею поощряли одновременно, как это ни странно с первого взгляда, и немцы, и американцы. Однако участники этой сделки так и не смогли столковаться. К тому же было поздно, ибо к Парижу подходили американские войска, а внутри столицы начиналось всенародное восстание против оккупантов. Как бы то ни было, де Голль серьезно опасался маневров Лаваля. «Ведь если бы его попытка удалась, — писал он, — мне пришлось бы покориться».
Другая опасность, которую де Голль считал еще более серьезной, состояла в том, что коммунисты, руководившие массовыми организациями Сопротивления, намерены якобы захватить власть в Париже и создать там, как он писал, «своеобразную коммуну», «так называемую диктатуру пролетариата», «власть III Интернационала». Опасения де Голля были результатом сложного сочетания его чувств, взглядов и намерений, основанных частично на непонимании политики компартии, частично — на ее сознательном или бессознательном искажении. В действительности компартия не имела никаких авантюристических планов установления в момент освобождения Парижа «диктатуры пролетариата». Коммунисты понимали, что развязывание острого внутреннего конфликта на этом завершающем этапе борьбы против фашистской оккупации не помогло бы уничтожению фашизма, а это они считали первостепенной задачей. Непосредственные, практические намерения коммунистов не шли дальше выполнения программы Национального сопротивления от 15 марта 1944 года. Они совпадали со стремлениями социалистов, левых радикалов и католиков, всей демократической массы бойцов Сопротивления. В конечном итоге речь шла о всенародном стремлении к созданию новой демократической и народной Франции, в которой были бы проведены прогрессивные социальные Реформы, была бы ограничена власть тех сил, которые привели страну к бедствиям войны и оккупации. Говоря 0 своем намерении противодействовать коммунистам, де Голль выступал за то, чтобы неизбежные реформы и изменения не затронули социальной сущности буржуазной системы и не помешали бы установить его личную власть, без которой он считал невозможным восстановление величия Франции. Вот смысл деятельности де Голля, к которой он решительно приступил, прилетев 20 августа из Алжира в Мопертюи, откуда он немедленно отправился в штаб союзного главнокомандующего генерала Эйзенхауэра. Встретивший де Голля генерал Кениг по пути рассказал ему о положении в Париже, откуда он получал донесения от уполномоченных де Голля Пароди и Шабан-Дельмаса. Стихийно дело там шло к восстанию. Компартия еще 18 августа предложила Национальному совету Сопротивления выступить с призывом к оружию. Но председатель НСС Жорж Бидо и Пароди считали восстание преждевременным и опасным. Они руководствовались установкой де Голля на то, что восстание должно начаться в момент вступления в Париж французской танковой дивизии генерала Леклерка, специально предназначенной для обеспечения в Париже «порядка». Словом, де Голль понял, что положение в столице очень сложное и требует скорейшего появления в городе надежных войск.
Генерал де Голль прибыл в ставку Эйзенхауэра в тревожном настроении, которое совсем не походило на оптимистическую атмосферу, дарившую в окружении главнокомандующего. Эйзенхауэр сообщил де Голлю об успешном продвижении американских и английских колонн. Но ни одна из них не шла на Париж, что сильно обеспокоило де Голля. Он заявил Эйзенхауэру, что его правительство прежде всего заинтересовано в судьбе Парижа, и поэтому он просит направить туда войска, и в первую очередь дивизию Леклерка. Эйзенхауэр ответил, что двигаться к Парижу еще рано, что сражение в столице приведет к серьезным разрушениям и к большим жертвам. Тогда де Голль прямо высказал свою тревогу по поводу возможности возникновения в Париже «всякого рода волнений». Эйзенхауэр обещал вскоре дать приказ о наступлении на Париж. Не очень удовлетворенный этим туманным обещанием, де Голль сказал, что, если Эйзенхауэр будет медлить, он сам направит дивизию Леклерка к Парижу.