Генерал Ермолов
Шрифт:
Проговорив это громко, он опустил голову как человек, ожидающий для себя горестной участи.
Ермолов же не переставал кричать на персов. Он повторял, что не находит в чиновниках той искренности, с какой его примет шах, что по своему высокому происхождению от рода Чингисхана, которое было им выдумано, он не может терпеть такое с собой обращение и наконец, обругав и осмеяв всех, пошел с советниками и переводчиками к шаху.
Фетх-Али-шах, или Баба-хан, сидел в открытой палатке на тропе. Он был весь в блистающих драгоценных каменьях, ноги его, обутые в белые чулки, болтались, не доставая до полу. У него был мясистый тюркский нос и длинная
Шестнадцать сыновей безмолвно и неподвижно стояли у степы. Шах разрешил послу приблизиться и поздравил его с прибытием. Ермолов взял у советника посольства Соколова грамоту Александра I и поднес ее Фетх-Али со словами:
— Российский император, великий государь мой, равно постоянный в правилах своих и чувствах, уважая отличные качества вашего величества и любя славу вашу, желает существующий ныне мпр утвердить навсегда с Персией, царствованием вашим благополучной. Я имею счастье удостоену Сыть поручения представить пред вашим величеством желание моего государя. В искренности его перед лицом Персии призываю я бога во свидетели…
Шах, приняв грамоту, пригласил его сесть на приготовленные кресла, советники стояли по обеим сторонам посла.
Затем были представлены чиновники и офицеры посольства. Когда дошла очередь до географа и путешественника Коцебу, Ермолов воспользовался этим, чтобы — в который }же раз! — для выгоды России использовать распространенную на востоке лесть.
— Вот, — сказал он шаху, — один капитан, приближенный государя, который три года ездил кругом света и не был доволен, пока не удостоился увидеть ваше величество!
— Теперь он все видел, — важно и с удовольствием отвечал Баба-хан.
Вечером казаки начали перетаскивать подарки в палатку, поставленную подле шахской. Фетх-Али все время смотрел в дырку, проделанную в палатке, а на другой день, когда Ермолов вручал подарки, весьма удивлялся им и кричал:
«Ах! Ах!» Он взобрался на большое трюмо из красного дерева и долго смотрелся в зеркало. О богатейших мехах спрашивал, крашеные они или нет, а часы с бронзовым слоном трижды заставлял играть. Потом он велел собрать всех своих ханов и приказал им удивляться подаркам, а всю последующую ночь пробыл с подарками у своих жен…
Ермолов продолжал скрепя сердце добиваться своей цели — не уступать никаких земельных приобретений Персии.
Чтобы расположить к себе престарелого верховного визиря Садр-Азама, он стал выказывать особенное удивление к его высоким качествам и добродетелям и просил во всем его наставлений. В знак необыкновенной к нему приверженности Ермолов даже называл его отцом и, как покорный сып, обещался откровенно говорить обо всем. Когда ему невыгодно было обращаться к Садр-Азаму как к верховному визирю, он советовался с ним, как с отцом; а когда надобно было возражать ему или даже постращать, то, храня почтение, как сын, Ермолов вновь принимал образ посла и всегда выходил победителем.
Ермолов постарался расположить к себе и старшего сына Фетх-Али-шаха — Махмеда-Али, который был сыном христианки и управлял Курдистаном. Сидя у него, русский посол восхвалял его и его войско, намекая на то, что Махмед-Али имеет более прав на престол, чем Аббас-Мирза.
Среди разговора один из приближенных сказал, что послы не должны сидеть при князьях царской крови, на что Махмед-Али закричал, что он сам знает, с кем говорит, что в жилах Ермолова течет кровь Чингисхана
С той поры Махмед-Али начал посматривать в сторону России, надеясь на ее помощь после смерти отца.
Персы еще затягивали переговоры и назначали новые конференции, пока Ермолов в последний раз не объявил им, что сделал — как главнокомандующий в Грузии — обозрение границ и донес императору о невозможности никаких уступок, что русский государь, дав ему власть говорить его именем, непременно то же скажет в подтверждение. В заключение он добавил, что если и во сне увидит, как им уступают земли, то, конечно, не проснется вовеки.
16 августа Ермолов получил от Мирза-Шефи бумагу, где было объявлено, что шах приязнь русского государя предпочитает пользе, которую мог был получить от приобретения земель.
Зрелище безграничного произвола и деспотизма в Персии глубоко потрясло Ермолова. Воспитанный на идеях французских просветителей и русского вольномыслия в кружке Каховского, сам никогда не ронявший человеческого достоинства перед русским царем и его временщиками, он пылко и страстно выразил свое возмущение, записав в дневнике: «Тебе, Персия, не дерзающая расторгнуть оковы несноснейшего рабства, которые налагает ненасытная власть, не знающая пределов… где нет законов, обуздывающих своевольство и насилие; где обязанности каждого истолковываются раболепным угождением властителю; где самая вера научает злодеяниям, дела добрые никогда не получают возмездия; тебе посвящаю я ненависть мою и прорицаю твое падение». Ясно, что речь шла не о Персии и ее пароде, по об уродливом общественном устройстве, сохранившем все пороки средневекового азиатского деспотизма.
8 февраля 1818 года чрезвычайно милостивым рескриптом Ермолов за успешное выполнение возложенного на него дипломатического поручения был произведен в генералы от инфантерии.
Глава вторая. ПРОКОНСУЛ КАВКАЗА
Центром управления огромным краем была древняя, насчитывавшая едва ли не полторы тысячи лет столица Грузии Тбилиси, по-русски — Тифлис.
Ермолов полюбил этот пестрый и шумный город, городфеникс, десятки раз поднимавшийся из пепла наперекор опустошительным, кровавым нашествиям завоевателей, не оставлявших порою от него камня на камне. Бродя утром без охраны, с неразлучным бульдогом, улочками Тифлиса, любуясь церковью святого Давида, висящей орлиным гнездом на уступе отвесной скалы Мта-Цмипда, над живописным лабиринтом городских садов, он размышлял о превратностях истории, о бурных и трагических событиях, память о которых хранил камень.
Он вспоминал о пророке Иезекиле, по преданию именовавшем Тбилиси Тобол или Тубол, о грузинском царе Вахтанге Горгосале, перенесшем сюда из Мцхеты столицу Грузии, и о другом властителе — Гураме Багратиде, при котором город дивно изукрасился дворцами и храмами. Он мысленно перебирал имена завоевателей, предававших Тбилиси мечам и пожарам: персы, хазары, византийцы, арабы, сельджуки, монголы, снова персы…
В правление царицы Русудани хоросанский султан опустошил всю страну, перерезал почти всех тбилисских жителей и до основания разрушил церкви; число жертв этого погрома доходило до ста тысяч. Свирепый Тимур-ленг (Тамерлан), покидая разоренный город, повелел собрать всех подростков и пустил на них конницу. На том месте, где были затоптаны дети, воздвигнута Калоубанская церковь.