Генерал-фельдмаршал Голицын
Шрифт:
Из этих приятных мечтаний генерала вывел подскакавший всадник в заляпанном грязью плаще.
— А, граф Кнорринг… Что привело вас из нашего арьергарда? — Левенгаупт сморщил в насмешливой улыбке свое красное, обветренное лицо. Он и не скрывал, что терпеть не мог этого парижского петиметра, примчавшегося из версальских салонов искать чинов и воинской славы в королевском походе и сразу получившего по рекомендации любимой младшей сестры короля Ульрики Элеоноры чин генерал-адъютанта.
— Ну, что там слышно о русских искальцах, мой дорогой граф? — продолжал шутить Левенгаупт.
Кнорринг ответил генералу неприязненным взглядом и сказал не без едкости:
— Если под искальцами вы имеете в виду, генерал, русский летучий корволант, то, похоже, царь Петр сел нам на хвост. У Новоселок я сам видел в подзорную трубу этого павлина Меншикова. Но бой с ним я не принял. Жду ваших указаний, генерал.
— Не может быть! — вырвалось у Левенгаупта. — Русские еще стоят у Орши. Мы опережаем их на три перехода! — Впрочем, не случайно фамилия Левенгаупт означала — львиная голова. Шведский командующий быстро подавил минутную растерянность и пробасил привычным командным голосом: — Что ж, вот вы и дождались своей баталии, граф Кнорринг. Пока наши обозы ползут к Пропойску, возвращайтесь в арьергард и задержите царский корволант на речке Реста, у деревни Долгий Мох! Что ж, похоже, царю Петру помог случай, а нам поможет наш Бог!
Петру I у Орши действительно помог случай в лице почтенного пана Петроковича.
Царь и Меншиков, уверенные лазутчиком-маркитантом, что шведы все еще на правом берегу Днепра, спокойно начали переправу, когда пан Петрокович был доставлен пред царские очи.
— Прискакал сей пан от Шклова, говорит, самолично видел генерала Левенгаупта уже на правом берегу Днепра. Вот мои семеновцы пана и взяли! — доложил Петру Михайло Голицын.
— Сие правда? — Петр с высоты огромного роста грозно глянул на обомлевшего пана. Впрочем, терять Петроковичу было нечего, он быстро и сказал всю правду: был он, Петрокович, у шведов в лагере по делу, хотел получить с генерала Левенгаупта деньги по расписке шведских жолнеров, угнавших с его маетности всех коров и баранов. Но генерал с ним разговаривать не захотел, спешил на переправу, а шведские жолнеры вытолкали его, пана Петроковича, взашей и потому спешит он сейчас к пану Корсаку в Оршу, чтобы вместе с Корсаком биться со шведскими грабителями!
— Постой, постой! — перебил расходившегося пана Меншиков. — Да ты точно видел Левенгаупта на этом, левом берегу Днепра?
— Видел ясно, как вас, видел, ваша вельможность! И Левенгаупта, и все его войско. При мне последний шведский обоз прошел по наведенному мосту из Шклова. Вот те крест! — Пан Петрокович размашисто по православному перекрестился. (Большей частью паны Белоруссии держались православной веры.)
— Так кому мне прикажешь верить, этому крепкому пану или твоему лейбе Янкелю? — сердито спросил Петр Меньшикова.
— Мин херц, дай час, вздерну Янкеля на дыбе, сразу правду скажет!
Но обошлось без дыбы, так звонко забренчали при обыске Янкеля шведские талеры, зашитые маркитантом под полу захудалого кафтана!
Услышав грозный вопрос: откуда сие золото? — Янкель заплакал, упал на колени и, целуя ботфорты светлейшего, сам признался, что был он у генерала Левенгаупта и польстился на золотишко, потому как в местечке у него жена и семеро детишек кушать просят!
Царская переправа через Днепр тут же была прервана, лазутчик повешен, а корволант помчался в обратный путь по левому берегу Днепра. На пути встретили казацкого полковника Чикина со старостой-белорусом из сельца Копией. Староста накануне сам был в шведском обозе и проследил путь шведов.
— Швед спешит прямой дорогой на Пропойск! — твердо сказал староста.
На коротком военном совете царя с Меншиковым и Михайлой Голицыным порешили: оставить весь обоз и догонять шведа в конном строю без устали.
— За день надобно пройти столько, сколько швед проходит за три! — жестко приказал Петр. — Потому, если перейдет Левенгаупт Сож, ничто уже не помешает ему соединиться с королем. В нашей спешности судьба всей кампании!
Тут же Петр послал приказ генералу Боуру с драгунами повернуть от Кричева в обратную сторону на соединение с корволантом, выделив отдельный полк для разрушения мостов через Сож у Пропойска. Приказ Боуру был спешный, поелику никто не ведал точную силу Левенгаупта, а вполне могло статься, что сила та была немалая.
Летучий корволант понесся вниз по Днепру, и царский приказ был выполнен: на четвертый день у Новоселок драгуны догнали-таки шведов.
У Новоселок Меншикову не удалось взять в плен ни одного шведа. Рейтары Кнорринга отошли без боя. И только через день шведский арьергард снова настигли у деревни Долгий Мох. С лесистого холма хорошо было видно, как на том берегу речки у мельницы, меж клетей и амбаров, у покосившихся мужицких хат с соломенными крышами мелькали синие мундиры шведских гренадер. Дождь, — беспрестанно моросивший всю ночь, прекратился, тяжелые свинцовые тучи зашевелились и заполоскались на ветру, точно отсыревшие паруса фрегатов.
Петр глубоко вздохнул, набрал полные легкие воздуха и поморщился от удовольствия. Дул зюйд с берегов любимой Балтики.
— То добрый знак! — И, положив тяжелую руку на плечо Меншикова, царь подтолкнул его: — Прикажи начинать!
Данилыч птицей взлетел на лошадь и помчался с холма с высшим кавалерийским шиком, опустив поводья. Выглянувшее в этот миг в разрыве между тяжелыми ходящими тучами солнце залило своими лучами долину, и один из лучей перебежал дорогу Меншикову и осветил его, так что светлейший промчался вдоль берега реки меж своим и неприятельским войском во всем великолепии своего пурпурного, блестящего плаща, золотого и сверкающего на солнце шлема, в ярко вспыхивающих в солнечных лучах медных латах. Шитый золотом турецкий чепрак волочился кистями по сырой траве, воинственно поднятая шпага казалась золоченой иглой, и сам этот нарядный всадник был столь явным вызовом неприятелю, что шведские стрелки, засевшие в прибрежных кустах, не выдержали и без команды открыли по нему огонь. Но светлейший благополучно доскакал до русской батареи, установленной на прибрежном откосе. И тотчас, словно приветствуя его, громыхнули русские пушки.
На неприятельской стороне задрали к небу жерла тяжелые шведские орудия, отряды рейтар, тускло поблескивая сталью кирас и касок, помчались на фланги, а из-за деревни показались колеблющиеся, как морские волны, сияние ряды шведской пехоты.
На нашем берегу русские саперы копошились у сожженного шведами и еще дымящегося моста; несколько эскадронов драгун, сохраняя равнение, как на смотру, домчались к броду вверх по реке, а запряжки с трехфунтовыми полковыми орудиями уже подскакивали в интервалы между стоящими вдоль берега батальонами русской пехоты и лихо разворачивались, уставив жерла на противный неприятельский берег.
С шведского берега тяжело ударила гаубица, и гул несущегося ядра достиг холма, на котором стоял Петр. Ядро, разбросав комья грязи, шлепнулось у подножия холма. «Недолет!» — как бывалый артиллерист привычно определил Петр просчет шведского фейверкера и неуклюже вскарабкался на крупную племенную кобылу Лизетту, подарок дражайшего друга короля Августа Саксонского. Тем временем ударили в ответ и русские пушки, затрещали с обеих сторон ружейные выстрелы, и белый пороховой дым поплыл по долине, подбираясь к вершинам белоствольных берез, теряющих от ударов пуль последние желтые листья.