Генерал Кононов. Том II
Шрифт:
Уже стало темнеть, когда командир 2-го взвода хорунжий Рокитин разбудил меня и сообщил, что комсотни вызывает всех комвзводов к себе. Мы пошли. Пащенко сказал собравшимся, что в штабе дивизиона предполагают, что сегодня ночью мы непременно будем вновь атакованы; что в случае не выдержки наша сотня должна будет отступить к 7-й сотне, сменившей 5-ю, где уже сейчас роются для нас окопы; что здесь мы должны удержаться или все погибнуть.
«Первая моя светящая ракета — приготовиться; вторая — повзводно отходим через кладбище к 7-й сотне. Сейчас же всех людей на оборону и быть начеку», — приказал нам Пащенко.
Однако через некоторое время из штаба дивизиона
«Обнаружив наступление противника, не оказывая сопротивления отойти к 7-й сотне, где и оказать сопротивление до последнего патрона».
Около 22.00, высланные в сторону противника казачьи пикеты, один за другим, прибыли с донесением: «Идут!»
Еще не прогремел ни один выстрел, как с визгом взвилась в воздух ракета, а через две-три минуты — другая.
По окопам по цепи стала передаваться приглушенными голосами команда: «Отходить»… В темноте слышался топот отходящих взводов.
Находясь у моста с одним отделением своего взвода я ожидал очереди отходить, как вдруг, где-то совсем близко за мостом протрещала короткая автоматная очередь. Мой пулеметчик припал к пулемету, но я, схватив его за руку, приказал не издавать ни звука. Титовцы осторожно приближались к нашей обороне и, очевидно, кто-то из них по глупости или просто нечаянно выстрелил.
Тихонько, крадучись, мы оставили свою линию обороны у моста и двинулись вслед за другими взводами.
Но едва мы достигли кладбища, через которое нам был самый короткий путь к обороне 7-й сотни, как титовцы открыли по нам ураганный минометный огонь.
Обнаружив, что мы оставили свою линию обороны и, по всей вероятности, сообразив в каком направлении мы двинулись, титовцы обозленные тем, что их план окружения нашей сотни сорвался, не жалели мин.
С треском рвались мины врезаясь в каменные плиты памятников, выл дождь смертоносных осколков.
Счастье наше, что мы вовремя рванулись в сторону и буквально бегом выскочили из места, которое могло действительно стать кладбищем для всей нашей сотни.
Наконец мы достигли обороны 7-й сотни. Нас встретил ее молодой командир, сотник Воронов. В темноте послышался его повелительный голос:
«Какой взвод?»
«Третий», — отозвался я.
«Сюда, вот ваши окопы, быстро!»
Оказалось, что приготовленные окопы были уже распределены повзводно.
Буквально за несколько минут вся наша сотня влилась в кольцо обороны, из которой веером во все стороны смотрели в темноту 28 пулеметов. Два взвода батальонных минометов, под командованием хорунжего Баркова, готовы были также в любой момент начать действовать.
Пащенко принял командование обороной. Командир дивизиона, есаул Бондаренко, и нач. штаба, сотник Гюнтер, переговаривались с ним по телефону, каждые несколько минут осведомляясь, как обстоят дела. Но противник, очевидно располагая большими силами, шел уверенно и, не начиная боя, плотно окружал нас со всех сторон. Разговор со штабом дивизиона был неожиданно прерван на полуслове и через несколько секунд с нами стали говорить уже титовцы. Кто-то из них, по всей вероятности начальник, стал предлагать нам сдаться без боя, угрожая, в противном случае уничтожить нас всех до единого.
«Катись к… матери!» — ответил Пащенко и бросил трубку.
Находясь со взводом на краю села, у дороги которая шла на Джурджевац, я получил приказ выслать двоих казаков вперед по дороге в пикет. Но не прошло и пяти минут, как посланные вернулись.
«Идут!» — сообщили они прыгая в окоп. Прошла минута, может быть две, а может быть и десять: трудно определить время, когда
Противник, очевидно, имел приказ сломить наше сопротивление во что бы то ни стало и для этого сосредоточил против нас большое количество минометов.
В небольшом окопе у самой дороги, обняв прижавшегося к стенке окопа пулеметчика, я почувствовал, как мелкой дрожью дрожит его тело, как сильно бьется его молодое, жаждущее жизни сердце.
Сколько раз мне, за несколько лет проведенных в бесчисленных жестоких боях, приходилось чувствовать такое же напряжение в первые минуты боя, — чувство и страха ожидания, и желания чтобы это ожидаемое не томило и пришло скорей. И как много раз я видел, что даже самые трусливые в начале боя, когда он был в разгаре и это «ожидаемое» уже было тут, переставали бояться.
Подавляя свои чувства, стараясь быть спокойным и говорить ровным голосом, обращаюсь к прижавшемуся к втянутому в окоп пулемету 17-летнему пулеметчику Николаю Ходыч:
«Ходыч, сейчас, как только перестанут бить минометы, будет атака…»
«Я знаю», — дрожа всем телом, но напряженно спокойным голосом ответил он.
После получасового минного шквала внезапно наступило затишье прерванное криком титовцев «Юришь». Началась атака.
С нашей стороны взвились в черное небо, осветив далеко впереди степь и ряды рвущихся вперед титовцев, осветительные ракеты. И почти одновременно застрочили наши пулеметы, кося ряды титовцев. Вместо «Юриш» послышались крики и стоны падающих. Титовцы замешкались. «Напрэд! Комсомол, напрэд!» — слышалось в темноте и атака возобновилась. И вновь при свете ракет наши милые нам тогда особенно «МГ-42» напряженно заговорили и скосили вторую волну титовцев. Но теперь уже убитые и тяжело раненые титовцы лежали гораздо ближе от наших окопов, чем те, которые остались лежать после первой атаки.
Огонь пожара за нашими спинами освещал место где лежали раненные титовцы и поэтому их товарищи не могли их вынести.
Атака захлебнулась и титовцы вновь открыли минометный огонь. На этот раз они около часа беспрерывно били по уже и без того почти до тла сгоревшим скирдам и крестьянским хатам.
Сжавшись в окопах мы выжидали конца минометной подготовки, чтобы вновь выбросить наверх свои пулеметы и вновь скосить ряды атакующих.
Третья атака была долгой и упорной. Казалось, противник задавит падающими телами, в конце концов, нашу оборону. За скошенными огнем рядами следовали новые и крики «Юриш!» и «Напрэд!» не умолкали ни на минуту.
В самый разгар атаки заел наш пулемет. Втянув его в окоп, Ходыч, разбивая в кровь пальцы, спеша и волнуясь старался вынуть застрявший замок и ключ. Ведя огонь из автомата я старался успокоить Ходыча, требовал устранять задержку не торопясь и не волнуясь, спокойно заверяя его, что я и с автоматом управлюсь с титовцами. Но едва они заметили, что огонь в нашем окопе ослабел, как сразу же стали наседать на нас, подобрались ближе и стали бросать ручные гранаты. Осколками меня ранило в руку, а третий номер пулеметного расчета — в голову. Я сгоряча не почувствовал боли, но вскоре автомат выпал из моих рук. К счастью, как раз в этот момент, Ходычу удалось устранить задержку и смельчакам, подобравшимся к нашему окопу, пришлось расстаться с жизнью. Ходыч, в экстазе остервенело матерясь и приговаривая, безостановочно строчил из пулемета.