Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство
Шрифт:
— Ну, если ненадолго… — неуверенно произнес «Илларион Венедиктович». — Но…
— Буквально на несколько минут! — И коварная девочка Верочка за руку увела, почти утащила за собой растерявшегося Лапу.
— Бывают же ещё такие воспитанные девочки! — удивился, даже умилился Иван Варфоломеевич. — А мальчишка…
— Он мне бесконечно дорог, — проникновенно и печально сказал «Илларион Венедиктович». — Как родной…
— Ну… А с виду он…
— Вид у него совершенно обманчив.
— А у меня, знаешь ли, неприятности… — не сдержавшись, Иван Варфоломеевич тяжко вздохнул. — Сын ко мне
— За меня волноваться не надо. Вот за Лапу…
— Какую лапу?
— Мальчишка-то в синяках.
— Лапа, Лапа… — Иван Варфоломеевич задумался, припоминая. — Подожди, подожди… Это же твоё детское прозвище!
— Совпадение, совпадение, — растерянно пробормотал «Илларион Венедиктович». — А может, я так стал его называть. Не помню.
— Не помнишь? Не нравится мне это, — озабоченно признался Иван Варфоломеевич.
— Да ведь мелочь же это! Чего ей придавать значение?
— Тут любая мелочь грозит… Вот явится Гордеюшка, решим, что с тобой делать. А как тебе мой Серёженька? Ну, самое общее впечатление?
— Нормальное, — теперь уже тяжко вздохнул «Илларион Венедиктович». — Вполне, вполне нормальное…
— А чего пыхтишь?
— Да настроение…
— Сам виноват! — довольно резко произнес Иван Варфоломеевич. — Конечно, теперь тебе не сладко придётся. Будут тебя наблюдать, изучать… Вот. и вернулся в детство! Да и мне ты задачу задал. Ведь пока абсолютно неизвестно, ЧТО с тобой получилось и ещё получится! Может быть, свершилось величайшее научное открытие, может быть, ты превратишься… понятия не имею, что с тобой может стрястись!.. Мыши и морские свинки — это одно, а человек… Представляешь, какую ты взвалил на меня ответственность?
— Зато я теперь понимаю, — мрачно проговорил «Илларион Венедиктович», — что вернуться в детство невозможно, да и не надо. Если превратишься в ребёнка, а умом и душой останешься взрослым…
— Точнее, стариком, в твоем случае.
— Да-да… Ты ведь только наблюдать детство будешь, хотя, так сказать, и вблизи. А подлинных детских впечатлений и переживаний не испытаешь. Если же вернут тебе и детский ум, ты станешь ребёнком, а не в детство вернёшься.
— Поумнел, поумнел, Иллариоша! — искренне, хотя и с оттенком иронии, восхитился Иван Варфоломеевич. — Я некоторым образом теоретически принимал твою озабоченность судьбами дурных детей, твоё желание как-то практически участвовать в их перевоспитании…
— Противоестественная затея, — жёстко произнес «Илларион Венедиктович». — Детство прекрасно тем, что неповторимо… Его можно сохранить в памяти, в сердце…
— А старость? — Иван Варфоломеевич даже вскочил от волнения. — Как это ни странно звучит, но ведь и старость неповторима! Её тоже надо достойно и интересно прожить.
Тут раздался дверной звонок, и он поспешил в прихожую, и вернулся с Гордеем Васильевичем. Тот сразу чуть ли не закричал:
— Дураки! Честное слово, старые дураки! Прости, Роман, что я втянул тебя в эту склеротическую, маразматическую историю!
— Какой… Роман?! — поразился Иван Варфоломеевич. — Он куда-то ушёл…
— Ма-а-ара-а-азм! Старческий, клинический, идиотический, умственно подагрический маразм! Иди, приведи себя в нормальный вид, — сказал Гордей Васильевич Роману, и тот вышел.
— Объясни мне, пожалуйста…
— Дай отдышаться… Подвёл я тебя, Иван… Поступил с тобой как последний негодяй, хотя мечтал только о том, чтобы помочь тебе. Не торопи меня; пожалуйста. У меня в голове, в душе — хаос! Ты меня презирать будешь и прав будешь!
— Пока, Гордеюшка, я слышу только сумбурный набор слов!
— Я позволил себе ввести тебя, ученого, в грандиознейшее заблуждение! Сейчас перед тобой был загримированный под Иллариона Роман!
— А… а… а для чего? А где сам Илларион?
— Он превратился в десятилетнего мальчика и сейчас сидит в ванной.
— Нет его там, — сказал вернувшийся Роман. — Его увела какая-то девочка. Уверяла, что ненадолго, а вот…
— Кошмар… — Иван Варфоломеевич не мог больше говорить, отпил воды из поданного Романом стакана. — Это же… чего же вы… Разыгрались! — презрительно продолжал он. — А вдруг сейчас с ним что-нибудь… Немедленно разыщите его! Иначе… иначе… Детей собираетесь перевоспитывать, а сами…
Гордей Васильевич попросил Романа посмотреть, нет ли Лапы где-нибудь поблизости, позвонил в лабораторию, велел немедленно привезти робота Дорогушу, заговорил и торопливо, и сбивчиво:
— Понимаешь, Иванушка, ты прав и… меня тоже пойми… Нет у меня сейчас возможности всё тебе объяснить… А ты имеешь право… если хочешь, даже обязан… презирать меня, проклинать, но… тут дела ещё серьёзнее, чем ты предполагаешь…
— Прости меня, Гордеюшка, — остановил его Иван Варфоломеевич. — Ни проклинать, ни презирать тебя я не собираюсь. Знаю: ты действовал из лучших побуждений. Но какое нагромождение нелепостей! Извини, глупостей, граничащих… Как ты посмел скрыть от меня Лапу?! Это ведь не твоё и даже не мое личное дело!
— Но ты — мое личное дело!
— Неправда!
— Разберемся… когда-нибудь… — почти неслышно сказал Гордей Васильевич, — Я хотел уберечь тебя… Я и до сих пор верю своему сердцу… Сейчас разыщем Лапу и…
— И ответь мне! — приказал Иван Варфоломеевич. — Ответь мне честно! Мой Серёженька имеет отношение к твоим действиям?
— Да. И больше меня об этом не спрашивай.
— Спа… си… бо. Но если ты болеешь за меня, то почему наносишь мне самый… убийственный удар?
— Ты мне отвечаешь тем же… — Гордей Васильевич был не в силах продолжать, Иван же Варфоломеевич деловито спросил:
— А зачем тебе Дорогуша?
Не поднимая головы, но заставив себя поднять бессильно опавшие руки и положить их на колени, Гордей Васильевич глухо объяснил:
— Он быстро найдет Лапу. И практически всё ещё можно исправить.
Вернулся Роман и обеспокоенно сообщил:
— Одна девочка видела, как Лапа и девочка, которая недавно сюда приходила, сели в такси на ближайшей стоянке. Что бы это могло означать? Как можно объяснить поведение моего отца?
— Это уже не твой отец, — жёстко ответил Иван Варфоломеевич, — вполне возможно, что он действует уже как десятилетний мальчишка.