Генерал СС
Шрифт:
— Прыгайте! — крикнул он снова и, не отводя глаз от дороги, протянул руку назад и со всей силы толкнул ближайшего новобранца, тот полетел через поручень с испуганным криком. Хайде бросился головой вперед в сугроб. Малыш повернулся, схватил двух перепуганных ребят за шиворот, швырнул обоих с саней и сам последовал за ними. Остальные новобранцы в страхе держались за поручень, толком не сознавая опасности, до встречи с которой оставались секунды, но прекрасно понимая, что может произойти с тем, кто, очертя голову, выпрыгнет из саней, несущихся со скоростью девяносто километров в час.
— Самолет противника! —
Каким-то чудом это подействовало. Казалось, они понимали, что означает вражеский самолет. Возможно, им объяснили это в учебке. Так или иначе, они выпрыгнули.
Мы с Грегором бросили свой драгоценный пулемет и вместе исчезли в снегу. Я пулей пролетел всего в нескольких сантиметрах от телеграфного столба. И сел, чувствуя тошноту. Чуть правее, и моя голова разбилась бы, как яичная скорлупа. Каска могла бы меня спасти, но мы их почти не надевали, обнаружив, что защитный слой стали на голове никак не стоит ухудшения зрения и слуха.
Порта сделал последнюю попытку затормозить сцеплением, но безрезультатно. Сани уже почти наехали на мину. В последний миг Порта отчаянно вывернул руль, и они заскользили в обратную сторону, но у нас не было времени ни расслабиться и аплодировать, ни облегченно утереть пот со лба, ни считать потери, потому что быстро приближались вторые сани. Мы бросились на дорогу, замахали руками и закричали сидевшему за рулем Барселоне:
— Мина! Там мина!
Поздно. Они ехали слишком близко за нами и никак не могли остановиться. Барселона изо всех сил нажал на тормоза, но сани лишь встали стоймя и окутались пламенем, когда мина взорвалась под ними.
На третьих, везших боеприпасы, отчаянно пытались избежать столкновения, но они не останавливались, и обломки вторых саней были разбросаны у них на пути. Сани понеслись по ним, сквозь пламя, по корчащимся, вопящим людям, два раза подскочили и взорвались. Лейтенант Венк взлетел в воздух живым факелом. Мы бросились туда, однако упавшее в снег тело представляло собой уродливую, карикатурную пародию на человека, и когда мы подбежали, оно было уже мертвым.
Постепенно грохот взрывов утих; постепенно кружившиеся в воздухе обломки попадали. Куски металла и оторванные части человеческих тел погрузились в таявший снег. Мы нашли Барселону в стороне, куда его отбросило первым взрывом. Он был жив, но без сознания, мундир был изодран в клочья, сбоку на груди кровоточила большая рана. Мы перевязали его, как могли, и бережно понесли к дороге, где санитар уже устроил пункт первой помощи. Когда мы осторожно положили Барселону в снег, наши глаза обратились к зрелищу, которое было слишком жутким для созерцания. И вместе с тем приковывало к себе взгляд… Ты смотрел, пока не ощущал, что тебя тошнит от отвращения и корежит от ужаса, но все равно не мог отвести глаз от изуродованной массы под перевернутыми санями. Юный солдат, полуразорванный-полураздавленный, поразительно и жутко дышал…
— Господи, — закрыв рукой глаза, пробормотал Старик. — Господи, пусть он умрет…
Потрясенный как никогда в жизни, я стоял вместе с другими, глядя на невероятно трогательную, невероятно отталкивающую массу, которая несколько секунд назад была человеком. Она лежала нижней частью под санями, раздавленные остатки груди все еще вздымались какой-то продолжавшей биться там жизнью. На месте лица было пятно крови, кожи и черных, зияющих дыр. Пустые глазницы, яма на месте носа; губы с подбородком были оторваны, язык тоже, один глаз свисал с полосы отделившейся от костей плоти…
Отвернуться и выблевать казалось предательством павшего товарища. Отойти и забыть казалось дезертирством. И я стоял, не отводя глаз, желая, чтобы его сердце прекратило бессмысленное биение, избавило меня от добровольно взятой на себя задачи наблюдать агонию человека.
Я не сразу осознал, что Грегор вытащил револьвер. И пожалел, что сам не вытащил первым, чтобы мы вместе покончили с этим положением вещей.
— Не надо, — сказал Старик. — Не делай этого.
Он покачал головой и мягко вынул оружие из руки Грегора.
— Но нельзя же оставлять его в таком состоянии… он все равно умрет… и даже если выживет, — мямлил Грегор, держась за руку Старика, — то на человека похож не будет…
— Не говори так, — сказал санитар, склонясь над изувеченным и терпеливо собирая части тела. — Каждый имеет право на жизнь. Он выживет, если у него есть воля.
— Но лицо… — прошептал Грегор.
Санитар достал шприц.
— Его восстановят. Есть специальная больница возле Баден-Бадена… сразу же за городом. Это называется пластическая хирургия. Его смогут собрать снова.
Грегор с сомнением посмотрел на жуткую массу, бывшую человеческим лицом. Санитар закусил губу и сделал укол.
— Ну… пусть они не совсем такие, как прежде, — признал он. — Но, по крайней мере, живые… и их держат всех вместе, понимаете? Не выпускают за территорию… Так лучше для морального состояния.
Все молчали.
— Чьего морального состояния? — спросил я. И указал подбородком на изувеченного. — Его? Или тех, кто за стенами больницы?
— Не спрашивай меня, — пробормотал санитар. — Это совершенно секретное учреждение, вот и все, что я знаю.
Старик обратил взгляд на новобранцев, глядевших, испуганно сбившись в кучку, на эту сцену.
— Смотрите, смотрите, как следует, — злобно сказал он. — Это был человек. Вам хоть говорили, как будет на фронте? Говорили, что от вас ждут вот такой жертвы? Не мгновенной смерти, а увечья, от которого вы будете страдать до конца жизни… И если кто-то из вас переживет эту бойню, непременно расскажите сыновьям, когда они у вас появятся, что война — это вот что такое… люди, похожие на туши на полке у мясника…
Мы погрузили раненых на оставшиеся сани и снова тронулись к передовой. Барселона пришел в сознание и лихорадочно бормотал, время от времени вскрикивал, лежа на дне саней. Мы сделали для него все возможное, но бинты уже пропитались кровью. Едва мы выехали из деревни, русская артиллерия открыла огонь. Легионер взглянул на часы.
— Одиннадцать. Как всегда. Что бы мы без них делали?
Прибыв на место, мы отнесли Барселону в полевой госпиталь и дали взятку одному из врачей, чтобы уделял ему особое внимание. На другой день навестили его. Барселона лежал на койке, лицо его было серее грубых серых простыней, в груди у него была дренажная трубка, и он очень жалел себя. Возле койки лежал паек, есть который он был не в силах: яйцо, немного колбасы и апельсин… Малыш то и дело обращал взгляд на тарелку и в конце концов не выдержал.