Генерал террора
Шрифт:
Лето стояло прекрасное. Дни безоблачные, жаркие. Но под шатрами елей, сосен и дубов не пекло. Иногда попадались настоящие дремучие места, где и нога человеческая едва ли ступала. Всё шире, привольнее дубравы широколиственные распахивались. И — ни единой вроде бы деревни. Чудеса!
— Деревни в двух-трёх вёрстах от Волги ставились, — объяснил разговорчивый провожатый. — Подальше от глаз всякой власти. На малых протоках живут люди. Оно хорошо было, чтоб и от волжских разбойников прятаться. Нынешние красные разбойники не лучше, но не суются в левобережье. Здесь закон — родимый лес. Кого надо — похоронит, а кого и на крыльях вынесет. Нас, например. Но-о!..
Дороженька вроде бы одна и та же — вилась и вилась Меж дубов и сосен накатанной, безлюдной колеёй. Мостки через ручьи налажены. Недавние, аккуратно затушенные кострища на местах ночных стоянок. Даже стоянки и ковшички берестяные у прохладных родничков... Рай земной! Неужели где-то война, кровь?..
Савинков отдыхал душой и телом.
Но как вынырнули из лесных урочищ, блеснула куполами и мечетями Казань. Там шли бои. Предстояло пересечь линию большевистских войск.
Сразу вопрос:
— Что будем делать?
— Бросить лошадей и тарантас...
— .. .скрытно по одному...
— ...гранаты, пулемёт! У нас же тачанка?!
Савинков выслушал всех, но решение принял своё:
— Лучше — развязать колокольчики. Не таиться. Поедем открыто. Подгулявшие обыватели. Песню!
Ванька-крю-ючник, злой разлу-учник, А-ах, разлучил к-нязя-я с жано-ой!..Под разухабистую песню, крупной рысью, с оглушительными колокольцами — проскочили боевые порядки красных войск. Между двумя ощерившимися батареями!
Уже совсем рядом — купола казанских церквей. В прокалённое небо вонзился шпиль башни Сююмбеки — несчастной татарской царицы, не пожелавшей милости Ивана Грозного и бросившейся оттуда на прибрежные камни.
Перед въездом в город — новый караул. Непривычная форма. Непривычный говор. Чехословаки!
VII
В Казани Савинкова встретил Флегонт Клепиков. Юнкер прибыл раньше, как и договаривались. Он уже успел познать все местные новости.
— Грызня! — без обиняков доложил. — Монархисты, республиканцы, наш «Союз». Все — на всех! Против красных воевать некогда, сами с собой воюют.
Запальчивость юнкера была искренняя.
— Уже поругался?
— И вы, Борис Викторович, поругаетесь. Авксентьев, Философов, Чернов... Один Чернов чего стоит!
— Рыжая, растрёпанная борода — зарыжелая потрёпанная душа? Один глаз на вас, другой — в Арзамас? У Керенского словоблудия, Троцкому дифирамбы пел. Двоедушник! Из-за него я в своё время Азефа упустил... Опять?
— Делят шкуру неубитого медведя. Власть!
Прозрел, прозрел за полгода юнкер Клепиков...
Ещё в июне этого года, когда чехословаки взяли Самару, образовался «Комитет членов Учредительного собрания». Как же без Чернова! Очередное правительство. Сейчас даже адъютант Перхурова, профессор Демидовского лицея Ключников, от пушек и пулемётов в словесный бой пустился!
Быстро узнал Савинков все домашние новости. Новое правительство приступило к формированию Народной армии. Как и положено эсерам, из поволжских крестьян. Офицеров-волонтёров, отступивших сюда из-под Рыбинска и Ярославля, было мало. Офицерам крестьяне не доверяли. Троцкий раздувал слухи о «буржуйстве офицеров» — вполне в духе времени. Мобилизованные крестьяне разбегались по своим родимым местам. Красным они не сочувствовали, но и воевать не хотели. «Хватит, навоевались!» — был главный пароль. Офицеры ничего не могли поделать с этой необузданной стихийной массой. Эсеровские вожаки во главе с Виктором Черновым бездумно витийствовали, вместо того чтобы вести любимых крестьян в бой.
— Правительство! — чертыхался Савинков. — Ничем и никем оно не управляет. Повторяет ошибки Керенского. С ума сойти! Офицерам так и не возвратили дисциплинарную власть. Полковник... какой вы полковник без власти?!
Перхуров только что выбрался из поверженного Ярославля. Уроки безвластия для него были очевидны. Рычков, ещё на тайных московских собраниях назначенный Верховным главнокомандующим, пьянствовал с казанскими проститутками. Флегонт Клепиков за эти последние дни успел стать его адъютантом, извинялся перед Савинковым:
— Я думал, для пользы дела. Вы не обижаетесь, Борис Викторович?
— Какая обида, Флегонт! Дела нет.
— Боюсь, и не будет. Я лучше опять к вам...
— А кто я здесь?
— Бори-ис Викторович! Вы председатель «Союза защиты...».
— Ах, оставьте, Флегонт! Как говорит незабвенная Зинаида Гиппиус, «слова — как пена...». И знаете? Она рифмует со словом «измена». Не слишком сильно?
— Похоже, Борис Викторович, похоже... Разве бездействие — не измена нашему делу?
— Вот и я, как сюда прибыл, вижу: никто никого не слушает. Дай, думаю, на себя возьму командование, а генерала... сделаю своим адъютантом!
Полковник Перхуров от души смеялся над горячностью юнкера, Савинков тоже:
— Правильно, милый Флегонт. Если прапорщик Крыленко у красных стал военным министром, почему бы юнкеру славного Павловского училища не командовать... ну, хотя бы одним городом? Скажем, Казанью?
Савинков шутил, но тут же, пинком сапога открыв дверь к генералу Рычкову, высказал без обиняков:
— Шли бы вы к такой другой... бляди, наш ни к чему не способный генерал. Даже и к этой-то драной кошке!
Он схватил за отворот фривольно-прозрачного платьица рассевшуюся на диване девицу и пустил её носом к Двери.
Рычков пытался застегнуть свой распахтанный генеральский китель:
— Да вы знаете... да я вас арестую, бузотёр несчастный!
— Арестовать? Савинкова? Попробуйте.
Генерал Рычков кое-как совладал с кителем, но слов от бешенства не находил.
— Ну, прикажите... хотя бы своему адъютанту! — Савинков весело глянул в глаза подбежавшего юнкера.