Генерал террора
Шрифт:
— Борис Викторович, я представлю вас англичанином, едущим под русской фамилией, не возражаете?
— Ничуть, мой друг. Меня не раз выручали англичане. Называйте — полковник Морган.
— Может, сразу Шерлоком Холмсом?
— Можно и Холмсом. Не думаю, что японцы так начитаны.
— Наверняка среди них есть разведчики...
— В духе Куприна и его штабс-капитана Рыбкина? Не преувеличивайте их достоинства. Не люблю япошек!
— Ваше право. Но как быть с остальными?
— Бегущая из России французская пара. У них и фамилия подходящая — Деренталь.
— Прекрасно. А больной?..
Савинков размышлял недолго:
— Я думаю, японцам можно сказать правду: раненый. Они ведь радуются, что русские убивают русских. Ах, хорошо, думают. Так скоро вся Сибирия, аж до Урала, будет безлюдна и сама попросится под лучи Восходящего Солнца!
Начальник поезда почесал затылок, что означало: так-то оно так, но надо знать японцев...
Что правда, то правда: надо бы. Но в этом смысле у Савинкова оказался явный пробел. Парижские и лондонские японцы, коли встречались на эмигрантском пути, были любезны до приторности и скучны до тошноты. А здесь, поди, настоящие?
Нет, вежливости и на этой всеми брошенной дороге им было не занимать. Хотя военные патрули могли быть и построже. Даже Савинков поначалу попался на их улыбки. К раненому отнеслись с пониманием, даже посочувствовали на вполне сносном русском языке:
— Что вы за народа? Друг друга стреляете. Японец никогда в японец не стреляет. Так вы вся народа убиваете. Кто будет жить в Сибирии? Какой медведя править?
— Японский. С острова Хоккайдо. Сохранились ещё у вас?
— Мы храняем, мы всё храняем. Мы хороший народа.
— Не сомневаемся. Вон и французы — хороший народ, — кивнул он на Деренталей, ради такого случая усевшихся на одной полке в обнимку.
— Француза с нами никогда не воюют. Тоже хороший народа, — снисходительно заметил офицер-полковник или ефрейтор, чёрт их собачьи нашивки разберёт! — руку в белой перчатке даже попридержал на оголённом плече Любови Ефимовны.
Она ничего, скосила глазки в его сторону — ну точь-в-точь японка. Щёлочки мурзатенькие, а не озера горячеразливанные. Савинков одобрил её игру: всё-таки артистка, хотя и танцовщица всего лишь. Но радовался преждевременно. Заинтересовал-то японцев именно он сам:
— Откуда господина так хорошо зная русский языка?
— Я долго жил в России. Был даже при английской военной миссии. В России пять лет уже идёт война, а мы как-никак союзники. Были. Теперь англичан не любят. Решил бросить всё и уехать на родину. Представьте, пришлось стать русским.
— Но почему — русская?
— Да потому, что французов тоже перестали любить. А итальянский язык я плохо знаю, трудно мне быть итальянцем. Кем ещё? Поляком? Полякам русские не доверяют! Немцем? Но с немцами они до сих пор воюют. Опасно.
— Опа-асна, опа-асна... — что-то своё соображал ефрейтор-полковник. — Почему не японца?
Савинкову стало не до смеха. Он понял, что его принимают за шпиона — вот только красного, белого или какого-нибудь зелёного? В любом случае приятного мало. Он вроде как нечаянно, поднимаясь с полки, погладил затёкшую спину — не забыл ли своего спасителя? И юнкер сквозь щёлочки болезных глаз понял его жест; поправляя под сдержанные стоны подушку, тоже нечаянно руку под неё подсунул. И Саша Деренталь вовсе не случайно одёрнул заваленную едой настольную скатёрку, под которой ведь что-то было, и даже Любови Ефимовне как раз приспичило пудриться, для чего дорожную сумочку пришлось приоткрыть...
— У вас будет время изучай японский языка, — продолжал бесстрастно улыбаться ефрейтор-полковник. — Вы следуй за нам.
Он вышел в коридор и выжидательно остановился обочь дверей. По сторонам ещё было двое. Савинков знал, что от этих они отобьются, но сколько всего их в вагоне? В других вагонах? На станциях? На всей этой брошенной на поругание российской окраине?
Однако же делать нечего, почёсывай затёкшую спину. Спутники тоже инстинктом повторили свои незамысловатые жесты. У кого подушка скомкалась, у кого скатёрка смялась, у кого пудра в сумочке не находилась, железно погромыхивала...
Оставалась какая-то малая секунда, чтобы всё разрядилось в узком коридоре дымным грохотом. А дальше?..
Нет, начальник поезда не зря облюбовал эту заброшенную дорогу. Он, вроде как непричастно стоявший в сторонке, с полупоклоном приобнял ефрейтора-полковника и зашептал на русско-японском какую-то спасительную ахинею, из которой Савинков уловил только одно слово: контрабанда! Цены здешние знал, заранее приготовил пакетик. Уже больше для Савинкова предупреждающе, вслух докончил:
— С нами проблем не будет. На обратном пути мы ещё встретимся... и передадим приветы от ваших друзей...
Японцы вышли так же вежливо, как и вошли.
— Сколько я вам должен? — положив руку на плечо своего спасителя, спросил Савинков.
— Сколько надо, Борис Викторович. И ровно столько я поставлю на счёт нашей любезной Директории... если живым, как говорится, вернусь. — Нервы у него были в порядке, посмеивался. — Вам долго жить за границей, не утруждайте себя мелочами.
— Иначе было нельзя?
— Нельзя. Поезд сопровождают до полусотни человек. Думаете, такими игрушками отобьётесь? — Он дружески похлопал его по спине и даже чуток пониже.
— На вашу помощь надеялись, — Савинков его маленько тем же манером облапил, тоже с истинным дружеством.
— А не закусить ли нам... в честь вступления на землю Страны восходящего солнца?
Поезд как раз остановился. Мелькнула вывеска: «Благовещенск». Пока ещё русская. Пока...
— Закусить непременно надо, — глянув в окно, согласился начальник поезда. — Вот только минуем эту опасную станцию. Господи, пронеси нас, грешных!
Он побежал навстречу обступившим поезд японцам.