Генерал террора
Шрифт:
— Это уже не наше дело. Наше — я смотрю налево, вы — направо. Патин страхует. Возраст — от двадцати пяти до сорока.
Самый подходящий возраст для серьёзных людей. Нет, люди наверняка бывалые, но не очень и старые.
Третий вагон проходили в напряжённой, обступившей их тишине. Наверно, такие важные контролёры казались мечами карающими. Форма железнодорожная — как литая, даже по летнему времени — в полушинелях с погончиками. А уж куртка-то комиссарская!.. Власть! Движения вежливые, но взгляды каменные и бесстрастные. Не Подкупишь, не уговоришь. Наглостью тоже не удивишь — вгоняло в пот это уверенное, жестокое молчание.
Савинков ещё издали, сквозь просветы спин и насторожившихся лиц, приметил необычную троицу; возраст подходящий и какая-то показная «затюханность». У одного по летнему времени вислоухая шапка, у другого донельзя затасканная пехотная фуражка, у третьего и вообще вязаная женская шапчонка. Ну, скажите, по тёплому времени чего парить голову? Да и ноги? Опять немыслимый разнобой: тяжёлые стоптанные сапоги, лапти... и валенки, да, обрезанные серые коты! Мало того, солдатская шинель, охотничий брезентовый балахон и старый пальтух, коротко обрубленный «под куртку». Что за охота у них всё обрубать да обрезать? При всей бедности, народ хотел хоть как-то поприличнее прикрыть свою голоту, хоть рубашечкой постиранной, хоть довоенным пиджачишком, хоть какой-нибудь гимназической тужуркой, а женщины — так и шарфиком или косыночкой выделиться, худенькими, но аккуратными чулочками, даже серёжкой дешёвенькой, на которую в дороге никто не позарится, а заметить хозяюшку серёжки — заметит, может, и самым добрым взглядом. Сколько ни проходил Савинков по вагонам, валенок не видел, да и лапти, если встречались, были со своей ноги, аккуратные. У того же, крайнего из всей троицы, топорщились и загибались носами, будучи явно не по ноге, да и намотаны были распущенные на полосы байковые солдатские портянки. Ну, опять же скажите на милость: какой крестьянин или посадский человек будет портить Хорошую байку, когда из неё можно выкроить приличную рубашонку, если не для себя, так для сынишки?..
Савинков толкнул незаметно локтем Заборовского, но проверять билеты не стал, лишь спросил, ни к кому в отдельности не обращаясь:
— Тут все с документами проездными?
В отсеке этого плацкарта собралось человек пятнадцать на всех трёх этажах; некоторые смущённо повесили головы, некоторые начали рыться в карманах. А один из святой троицы, именно лаптёжник, слишком даже поспешно вытащил из внутреннего кармана билет и какие-то ещё бумаги в подтверждение своей пролетарской сущности.
— Верим, верим, — сказал Савинков, проверяя документы лишь у тех, кто не очень опускал глаза долу; возиться с оравой безбилетников было не с руки.
Так, используя остановку в Романове, прошли ещё два плацкартных вагона, торопясь и требуя проездные документы явно у тех, у кого они были. Нескольким попавшим в сети безбилетникам наказали оставаться на своих местах и ждать дальнейших распоряжений. Нечего и говорить, что, когда возвращались, никого уже не было.
— Неужели попрыгали?.. — с некоторым недоумением сокрушался Заборовский.
— Будешь прыгать... от таких, как мы, красных контролёров! Главное, чтоб те трое...
Троица в их отсутствие не дрогнула, лишь маленько перегруппировалась: охотничий, самый широкий балахон переместился к окну и был неприметно расстегнут. Это окончательно укрепило в мысли: они!
Оставив Заборовского позади, на самом-то деле в прикрытии, Савинков перегнулся через двоих крайних, через валенки и лапти, и шепнул тому охотничку, явно насторожившемуся при повторном появлении контролёров:
— Мы знаем, кто вы... товарищ Лаптев просит срочно пройти поближе, в первый вагон... здесь едут подозрительные личности...
Не давая времени одуматься, Савинков двинулся по проходу к дверям, а Патин отступил в сторону, пропуская вперёд и не мешая шептаться.
Впрочем, они только переглянулись. Первым встал охотничек; за ним — валенки и последними — лапти.
Патин отстал от Савинкова, а Заборовский не спешил уходить от них, пробираясь в тесноте вагона к переднему выходу, и все трое скоро догнали главного контролёра.
Патан вяло на некотором отдалении толкался сзади. Он помнил, что на этой площадке должен быть конвоир, и да ошибся. Савинков взял стражу под свою опеку.
— Товарищ... — выйдя в тамбур, склонился к самому его уху, — на задней площадке два подозрительных типа... Мы не решились... вы сами проверьте. А мы передадим товарищу Лаптеву, чтоб прислал подмогу.
Как ни тихо это говорилось, троица слышала и работу ревизоров явно оценила. У старшего возникло, видимо, Желание закурить — но только ли закурить? — и он полез в карман своего балахона. Патин понял: нельзя дальше искушать судьбу! Почти не оборачиваясь, он повернул за конвоиром заранее зажатый в кулаке ключ и следующим прыжком попытался сделать то же самое и с противоположной дверью... но его тут же ожгло гулко разорвавшимся выстрелом. Припадая плечом к незапертой ещё двери, он успел-таки выхватить из-за голенища тесак...
...мягко вошло в подбрюшье через брезент и какое-то тряпье армейское послушное железо...
...и на Патина завалилось тяжёлое тело...
...он думал, целую вечность выбирался из-под этой туши, потому что за спиной хрипло возился Заборовский...
...а когда вывернулся, Заборовский был уже наверху, сразу над лаптями и валенками...
...Савинков выворачивал карманы, засовывая себе все, какие были, бумаги. Заборовский доканчивал своё дело, когда из вагона, через запертую дверь, грохнул уже винтовочный выстрел...
Видно, охранник успел убедиться, что его обманули, и сейчас, не имея ключа, прикладом вышибал дверь. Для железной двери это не опасно, но ведь наверняка подбежит кондуктор с ключом...
— Выбрасываем! — открыл Савинков наружную, гулко свистнувшую дверь.
Распластавшись по полу, чтоб обезопаситься от выстрела, они подтащили к подножке три пары ещё дрыгавших ног и почти общим скопом столкнули вниз.
— Сами! Заборовский, — велел Савинков, — затем — Патин. По ветру, по ветру! Постарайтесь оторваться от вагона...
— Но ведь у вас — нога?..
— Прыгайте... вам говорят! — подтолкнул к гулко хлопавшей двери. — Я привычный.
Убедившись, что корнета, который наверняка впервые прыгал с поезда, под колеса не затянуло, что Патин, хоть и раненый, спланировал удачно, Савинков и сам раскинул руки, сильно отталкиваясь ногами от подножки.
И как раз вовремя: вагонную дверь или вышибли, или открыли ключом — вслед понеслись выстрелы, вдобавок и с других тамбуров, но была туманная ночь, поезд под уклон набирал скорость и уносил всё это в сторону уже недалёкого Ярославля...