Генерал
Шрифт:
Утром пришел другой сержант, принес ей шинель, ботинки и перевел на первый этаж, где окна были уже с решетками. Еду, правда, принесли, и хорошую, даже сливки. Стази ела жадно, почти давясь, и раздвоенное ее сознание видело себя со стороны: погрузневшую, чавкающую, безобразно одетую, а с другой она чувствовала себя все той же Стази, жадно и преданно смотрящей в черничные глаза и знающей, что нет города лучше, чем Ленинград, и нет страны любимей, чем Россия. «Хорошо бы сойти с ума, – пришла ей в голову спасительная мысль. – И, может быть, это уже происходит… И все же я должна сделать всё, чтобы ребенок родился и узнал. И я пойду ради этого на всё».
Хайданов пришел снова на закате, но теперь без коньяка и еды. Он был бледен и встал у дверей, сцепив руки за спиной. Стази спокойно осталась сидеть, белея в сумерках рубахой, туго натянутой на животе.
– Сука. Ты работала на РОА.
– Я никогда не работала ни на РОА, ни на КОНР. Только на ОКВ, на немцев. И не понимаю, чем ты так возмущен? Я никогда не любила Советы и никогда не хотела поражения России. Только большевикам. И это был не худший способ.
– Врешь. Ты была в Праге на этом идиотском сборище власовцев.
– Была. Меня пригласил Штрикфельд. Я украшала банкет, это не работа, я была студенткой, каких, русских, там были десятки.
– Ты в дерьме с ног до головы, понимаешь? Я тебя могу расстрелять сейчас, здесь, сам!
– Я уже сказала: стреляй.
– От кого ребенок, отвечай немедленно!
– Я вижу, тебя больше всего интересует это. Но именно этого я тебе не скажу. Сделай так, чтобы я родила здесь спокойно, и я расскажу тебе очень многое, я много знаю, это будет важно…
Неожиданно Хайданов бросился к ней и, больно отводя плечи назад, стал целовать, ища ускользающий рот.
– Ненавижу… ненавижу… – хрипел он, но тело его говорило иное. Стази стояла, вцепившись в спинку кресла, и терпела, сжав зубы. Наконец он оторвался от нее, губы его дрожали. – Скажи, скажи, кто он? Ты любила его, любила?!
– Люблю.
– Скажи, и я все сделаю, чтобы тебя вытащить!
– Нет.
«Господи! – мелькнуло у нее. – Почему я так упорствую? Что это изменит? Но я не могу, не могу отдать им даже его имя. А если он жив? Они убьют его мною…»
– Скажи, тварь, или я позову сейчас сюда караул, и они будут драть тебя у меня на глазах, поняла?
– Как огрубила тебя война, Колечка. Четыре года назад ты читал мне Цингрефа, а теперь насилуешь.
– Хорошо же, – вдруг успокоился он. – Я найду на тебя управу. – И вышел, не хлопнув дверью.
И вот Стази сидела уже третью неделю, предоставленная своим мыслям. Ее отлично кормили, принесли более или менее приличную женскую одежду, и скоро лицо ее засветилось тем прекрасным внутренним светом, какой иногда, хотя и очень редко, бывает у беременных, живущих напряженной духовной жизнью. Реальная жизнь проходила мимо нее, странная послевоенная жизнь, в которой все было непонятно. Стази часами сидела у окна и смотрела, как меняется эта жизнь. Сначала американки стали все чаще менять свою форму на цветастые платья, потом на улицах заиграли оркестры, и однажды она почти с ужасом услышала, как где-то за углом заиграли сначала «Полюшко», только очень быстро, а потом и «Тачанку-ростовчанку». Последняя так полюбилась американцам, что играли ее постоянно, и мелодия эта стала для Стази навязчивым кошмаром. Она спасалась чтением стихов наизусть: ни книг, ни газет ей, конечно, не давали и на любые вопросы отмалчивались.
Хайданов появился не вечером, а среди бела дня, пропыленный и взбудораженный. Стази постаралась даже не повернуть головы.
– Что, будешь продолжать свои игрища?
– Как и ты свои, надо полагать.
– Я предлагаю тебе в последний раз: назови имя отца ребенка по-хорошему.
– И что я получу за это? Новую жизнь в стране, которую вы опоганили, растерзали, изувечили? Благодарю.
– Чертова кукла! Сейчас я тебя заставлю!
Стази закрыла глаза.
– Юбку поднять?
– На хрена мне твоя юбка! Могу тебе сообщить, где я был. Меня послали сюда, в Баварию, поймать генерала Винского. Слышала это имя?
– Кажется, да, но не помню в связи с чем.
– Неужели? Ладно. Сейчас я покажу его тебе, а потом поговорим. – Он рывком поднял Стази, подвел к окну и, крепко обняв сзади рукой за плечи и грудь, крикнул кому-то: – Выводите! – Часы на руке стучали в унисон с ее сердцем, и дыхания не хватало все больше. – Не отворачиваться! Смотреть! – Другой рукой Николай повернул ее подбородок. – Ну! – Из-за угла от ворот дома шли два красноармейца, а между твердо и не спеша шагал невысокий седой человек в форме, похожей на форму старой русской армии. Стази сглотнула комок. – Михаил Николаевич! – вдруг чуть ли не в ухо ей крикнул Хайданов, человек поднял голову, и Стази увидела отца.
Она рванулась, но Николай держал ее крепко. Она отчаянно кричала, извивалась и билась в его руках, но он, кивнув конвойным, развернул ее к себе. Холодная пряжка ремня уперлась ей в живот.
– Так вот: или ты расскажешь мне все – или я прикажу его расстрелять немедленно. Жаль трофея, но при попытке к бегству, что весьма реально, сойдет. Больше того, я расскажу ему перед смертью, что ты была тут, могла его спасти и не сделала этого.
О, проклятая власть, которая убивает и прошлое, и будущее! Где спасительный обморок? Где силы умереть?
И Хайданов почти с мистическим ужасом увидел, что Стази, гордая Стази падает на колени и жарко целует его пропыленные сапоги, пахнущие ваксой. И тонкие руки обнимают колени, и сухие глаза затравленно молят…
– Я буду твоей рабой, Коленька, буду вечно твоей, лучшей женой, ты знаешь, я могу много, у нас будет светский дом, связи, ты станешь… ты добьешься… спаси его… я все, все скажу… это Сержик… Сергей Ламздорф, знаешь, из РОА, такой высокий, красивый, из гвардейского батальона… но я тебя, тебя одного… вечно… дай только родить… – Лицо ее с черными полосами от грязи было страшно и прекрасно одновременно, и Хайданов медленно отступал к дверям. Стази ползла за ним и уже почти выла как волчица: – Дворянская кровь… она должна быть, не прерываться… но мы воспитаем его, как ты хочешь… пощади, пожалей…
И в вое, спасавшем Стази от самое себя, она не услышала отдаленного хлопка выстрела.
ИЗВЕСТИЯ Совета Депутатов Трудящихся СССР. № 81, 2.8.1946 г.
На днях Военная Коллегия Верховного Суда СССР рассмотрела дело по обвинению: ВЛАСОВА А. А., МАЛЫШКИНА В. Ф., ЖИЛЕНКОВА Г. Н., ТРУХИНА Ф. И., ЗАКУТНОГО Д. Е., БЛАГОВЕЩЕНСКОГО И. А., МЕАНДРОВА М. А., МАЛЬЦЕВА В. И., БУНЯЧЕНКО С. К., ЗВЕРЕВА Г. А., КАРБУКОВА В. Д., ШАТОВА И. С. в измене Родине и в том, что они, будучи агентами германской разведки, проводили активную шпионскую, диверсионную и террористическую деятельность против Советского Союза, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58–16, 58–8, 58–9, 58–10, 58–11 Уголовного кодекса РСФСР.
Все обвиняемые признали себя виновными в предъявленных им обвинениях.
В соответствии с пунктом 11 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 августа 1943 года, Военная Коллегия Верховного Суда СССР приговорила: Власова, Малышкина, Жиленкова, Трухина, Закутного, Благовещенского, Меандрова, Мальцева, Буняченко, Зверева, Карбукова и Шатова к смертной казни через повешение. Приговор приведен в исполнение.