Генералиссимус Суворов
Шрифт:
— Н-да-а… — издал неопределенный звук Сигизмунд Нарцисович.
— В Петербурге, говорят, его на руках носили, сама императрица подолгу с ним беседовала… У Григория Александровича Потемкина, говорят, в большом фаворе…
— Н-да-а… — снова прогнусил Кржижановский.
— А главное, сам до всего добился… От отца получил самую безделицу; сколько лет солдатскую лямку тянул, хочу, говорит, быть фельдмаршалом, и будет… Помяните мое слово, что будет!
Князь Иван Васильевич остановился и вопросительно посмотрел на Кржижановского.
— Будет, отчего не быть!.. — согласился тот. — Уж теперь из конца в конец, даже за границею, о нем знают, какой-то необыкновенный…
— Истинно необыкновенный… герой! — с пафосом воскликнул князь. Прозоровский.
— Н-да-а… герой, — согласился Кржижановский.
— Карьера, батенька, у него впереди такая, что голова закружится… К нам, в Москву, на побывку скоро приедет…
— А-а-а…
— Я нынче, после обедни, зашел к старику Василию Ивановичу… чайку попить… От него и узнал… Жду, говорит, сына дня через два… Да тут же и одолжил меня словечком… Ума не приложу…
Князь вдруг замолчал и еще быстрее стал ходить по кабинету.
— Чем же это он вас одолжил?.. Каким словечком?.. — спросил делано равнодушным тоном Сигизмунд Нарцисович.
Иван Андреевич ответил не вдруг, видимо собираясь с мыслями.
— Да уж таким, батенька, Сигизмунд Нарцисович, что в себя не приду… Как и рассудить?..
— Что же именно рассудить?.. Или, быть может, секрет?
— Какой, батенька, от вас секрет… Сами, чай, знаете — ум хорошо, а два лучше… Вот мы с вами, двумя-то умами, и пораскинем.
— Пораскинем…
— Заговорил это Василий Иванович, сперва-наперво, о том, что сын его уже в летах, сорок три года, а до сих пор бобыль… А я ему на это говорю, что вот приедет на побывку в Москву — невест-де здесь много, а он на линии жениха, какого не надо лучше… Может-де выберет… Куда ему, говорит, он у меня, что красная девушка, да и ум не тем занят… Сам я ему невесту-то присматриваю… Вот оно что…
— Вот как…
— Что же, спрашиваю, присмотрели, ваше превосходительство?.. Присмотрел, говорит, уже с полгода как присмотрел, даже и ему отписал, коли, конечно, пишу, согласие родительское будет, а с родителем-де я еще не говорил… Вы кстати пришли, ваше сиятельство… Это он мне-то говорит, поняли?
— Понял…
— Ну, а я, нечего греха таить, спервоначалу не понял… Я-то, спрашиваю, почему кстати… А потому, говорит, нечего делать-то в долгий ящик откладывал, у вас товар, а у меня купец… Имею честь за сына своего Александра просить руки вашей дочери, княжны Варвары… Меня в жар бросило от неожиданности…
Князь Иван Андреевич и теперь вынул из кармана халата фуляровый платок и отер выступившие от волнения на лбу крупные капли пота.
— Что же вы ему на это ответили?.. — спросил Кржижановский.
— Я, что же, не обдумав, да не обсудив, ответить сразу нельзя… Поблагодарил за честь… Надо, говорю, подумать, поговорить с дочерью… Я ее не неволю…
— А он что?..
— Зачем, говорит, неволить, но вы, ваше сиятельство, все же отец, лучше своего дитяти ее пользу или счастье видите, так сами и рассудите… Сын мой в летах уже, а пишет мне: из вашего, батюшка, повиновения не выйду, на какой невесте благословите, на той и женюсь… Уповаю, дурную не выберете… Полез к себе в конторку старик, достал письмо, прочел… Именно так и сказано…
— Что же, это хорошо, что он такой покорный, княжна Варвара Ивановна тоже не любит противоречий…
— Хе, хе, хе… — засмеялся князь. — Водится этот грешок за Варей, самовластна. Но шутки в сторону, как тут быть?
— Да вам как, по душе этот жених-то? — спросил Сигизмунд Нарцисович.
— Что же, по-моему, партия хорошая, человек известный, на виду, богатый, сестры выделены… Отец с собой в могилу богатства не унесет…
— Староват, пожалуй, для княжны Варвары Ивановны…
— Какой староват, мужчина в самой поре, солдат, крепыш… Бабами не избалован…
— Некрасив, может быть?
— С лица не воду пить.
— Варваре Ивановне как взглянется.
— Вот то-то и оно-то. Как тут и придумать, не знаю… Сразу можно все испортить. Характерна она очень, не знаю уж и в кого… Разве в покойного моего батюшку, тот был, царство ему небесное, кремень, а не человек.
— Значит, вы бы хотели, чтобы эта свадьба устроилась?
— Хотел бы… Ведь что же, год, другой пройдет, перестарком будет, — со вздохом сказал Иван Андреевич.
— Тогда надо действовать умеючи.
— Да как?..
— Поручите мне.
— Вам!
— Да, мне… Я, бог даст, сумею…
— А как же?
— Не секрет, скажу… Надо воспламенить ее воображение рассказом о нем как о герое и знаменитости, исподволь, умело, заставить ее заочно влюбиться в него… Слава мужчины для женщины имеет притягательное свойство, за нее она простит и лета, и отсутствие красоты. Вспомните Матрену Кочубей и Мазепу. Чем успел увлечь этот старик молодую красавицу? Только ореолом воинской славы…
— Так, так, — даже потер от удовольствия руки князь Прозоровский. — Уж и умница вы у меня, Сигизмунд Нарцисович, уж и умница!
Кржижановский сделал сконфуженный вид.
— Не хвалите заранее, еще, может, и не удастся.
— Ну, вам, кажется, все удастся.
— Так благословите действовать?
— Обеими руками.
— Начнем сегодня же.
— С Богом. Вот у меня теперь точно камень с души свалился. А где теперь Варя?
— Она уехала кататься с Эрнестиной Ивановной.
Князь Иван Андреевич на самом деле совершенно успокоился и с наслаждением уселся на диван.
— А где теперь молодой Суворов? — спросил Сигизмунд Нарцисович.