Генералиссимус Суворов
Шрифт:
— Отец мне говорил, что он писал ему из взятого им города Туртукая.
— А-а-а…
— Он ранен, но, слава Создателю, не опасно, в ногу, без повреждения костей.
— Как бы не искалечили его там перед свадьбой.
— Избави Бог. Храни его Бог для России.
— И для княжны Варвары Ивановны, — добавил шутливым тоном Кржижановский.
— Шутник, — потрепал его по плечу князь, — век не забуду услуги, если все это устроится.
Сигизмунд Нарцисович молчал, как-то загадочно улыбаясь.
— А не сыграть ли нам партию пока до обеда, — предложил
он после некоторой паузы.
— А что же, сыграем, — радостно принял предложение князь.
Кржижановский достал шашечницу, поставил ее на стол и
стал разглядывать шашки, пересев на стул против князя Ивана Андреевича. Игра началась. Слышны были лишь относящиеся до нее замечания:
— Ишь, в дамки пробирается. Не раненько ли?
— А ну-ка я сюда пойду.
— А я так две штучки возьму.
— Пробралась-таки в дамки, и я недоглядел.
— Что толку в дамке, когда ей ходу нет.
— Дамка везде ходит, гуляй себе.
Князь и Кржижановский начали уже четвертую партию, как в передней раздался звонок.
— Это наши, — сказал князь.
Он не ошибся.
Вскоре в кабинет легкой походкой вошла княжна Варвара Ивановна.
За истекшие два года она пополнела и возмужала и положительно могла бы служить моделью художнику для русской красавицы.
Она поцеловала у отца руку и церемонно присела Кржижановскому.
Выражение их встретившихся взглядов далеко, однако, не гармонировало с этой церемонностью.
XIX. Под властью «змия»
В странном положении очутилась княжна Варвара Ивановна Прозоровская относительно Сигизмунда Нарцисовича. С того самого дня, когда она беседовала с ним с глазу на глаз и с радостным чувством убедилась, что пошатнувшийся было пьедестал ее героя стоит незыблемо, она, сама не замечая этого, подпала под власть этого героя.
Кржижановский поставил при этом разговоре на карту свою упроченную в доме ее отца репутацию и будущую возможность обладания ею, но как только увидал, что в его руках козыри, сумел этим воспользоваться.
Княжна, и без того увлеченная его нравственным, да к тому же и физическим обликом, считала себя после возникшего в ее уме страшного подозрения виноватой перед ним и сама шла навстречу этому подчинению железной воле этого человека, подчинению, скоро обратившемуся почти в рабство.
Женщина, даже самая властная, самая своевольная, самая капризная, всегда готова преклониться перед силой и, кажется, в подчинении ей находит больше наслаждения, нежели на свободе. Последняя делает ее ответственною за ее поступки, а женщина более всего не любит этой ответственности и даже, не найдя властелина, старается все ею содеянное объяснить посторонним влиянием. Роль жертвы, большей частью мнимой, любимая роль женщины.
Женщина никогда не виновата. Уголовная статистика всех народов подтверждает, что сознавшихся преступниц наименьший процент. Если же такие преступницы и сознаются, то это самое сознание непременно рисует их жертвами. Это свойство общее для всех женщин.
Княжна Варвара Ивановна, как мы знаем, почти с малолетства не знала над собой власти и была домашним деспотом, а потому привыкла к свободе и подчинение было для нее новинкой, имеющей свою привлекательность неизведанного.
Путы, надеваемые на нее любимым человеком, казались ей легки и приятны, и скоро она была ими связана по рукам и ногам. Сигизмунд Нарцисович, как искусный паук, ткал свою паутину около нравящейся ему мухи. Люди, подобные ему, обладающие не только сильным характером, но и хладнокровием злодея, действуют неотразимо на женщину. Библейское сказание красноречиво доказывает ее склонность поддаваться обаянию зла.
Мужчина, чтобы быть ее кумиром, должен обладать качествами библейского змия — злобной мудростью, убедительным красноречием и вкрадчивою ласкою. Нет женщины, которая может устоять перед ним и не последовать примеру своей прародительницы, нарушившей заповедь Бога.
Таким змием явился перед княжной Варварой Ивановной Прозоровской Сигизмунд Нарцисович Кржижановский.
Она не устояла, и всецело, повторяем, подпала под его власть. Он мог взять ее каждую минуту, взять всю, безраздельно, по мановению его руки она пошла бы за ним на край света, ни разу не оглянувшись назад. Но он не брал ее, он медлил, он вел ее к какой-то, если не неведомой, то не совсем понятной для нее цели.
Она чувствовала где-то в глубине своей души, что то, на что надеется, что предполагает этот человек, идет вразрез с тем понятием о нравственном и безнравственном, которое ей внушили с детства и о чем не раз повторяла ей Эрнестина Ивановна, но сила над ней этого человека была выше ее самой и заученной ею морали. Великосветское общество Москвы того времени, по распущенности нравов, не давало для Варвары Ивановны почвы, о которую она могла бы опереться, чтобы противостоять планам Кржижановского.
Он с торжеством указывал ей на тех и других представительниц московского света и говорил:
— Смотрите… Так поступают все…
«Так поступают все…» — фраза, которую женщины зачастую кладут в основу своей своеобразной морали.
В устах же любимого и любящего человека она была почти закон.
Сигизмунд Нарцисович, после первой беседы с княжной Варварой Ивановной с глазу на глаз, старался всеми силами повторять такие свидания. Это ему тем более удавалось, что Эрнестина Ивановна Лагранж стала сильно прихварывать и иногда по несколько дней не вставала с постели или не выходила из своей комнаты.
При первом же представившемся случае к подобной беседе он снова завел разговор о смерти князя Баратова. Этим он хотел, с одной стороны, совершенно очистить себя от подозрений, а с другой, как мы увидим далее, имел и иную личную цель.
— Я в одном виноват перед памятью князя! — со вздохом сказал он.
— В чем же? — удивленно спросила княжна, опустив на колени работу, с которой сидела в той же гостиной, в том же кресле как тогда, при первом разговоре.
— Меня совсем не огорчила его смерть… Совсем… Даже напротив.