Генералиссимус. Книга 1

Карпов Владимир Васильевич

“В речи дана совершенно здоровая оценка положения и сил противника. Вызывает одобрение твердая уверенность в победе. Речь эта рассчитана на завоевание симпатий в Англии и Америке, которых мы объявили союзниками, и безусловно имеет международное значение” (преподаватель Института механизации и электрификации сельского хозяйства Фосс).

“Замечательная речь, проста, понятна и без пышных слов. Тов. Сталин не скрывает, что мы сейчас отступаем, но он сказал народу, что надо делать, чтобы победить. При таком вожде наш народ победит” (Дорохин, служащий НКПС).

“После речи т. Сталина я готова работать, сколько силы

разрешат мне. Буду осваивать мужские профессии на производствах, чтобы заменить ушедших на фронт” (работница Демидова).

Всеобщее ополчение — это шаг отчаяния, признак растерянности” (Шифман, научный сотрудник Института мировой литературы).

“Наше правительство прохлопало германское наступление в первый день войны, и это привело к дальнейшему поражению и колоссальным потерям авиации и людского состава.

Партизанское движение, к которому призывает Сталин, — это весьма недейственная форма борьбы. Это порыв отчаяния.

Надеяться на помощь со стороны Англии и Америки — безумие. СССР оказался в кольце, выхода из которого не видно” (юрисконсульт Израелит).

“Все эти речи, мобилизация народа, организация тылового ополчения свидетельствуют об исключительной ненадежности фронта и не спасут положения. Видимо, в скором времени немец займет Москву, и советской власти не удержаться” (Перельман, инженер).

“После речи т. Сталина настроение у народа поднялось. Наш народ верит в своего вождя. Если т. Сталин сказал, что победа будет обеспечена, значит, мы победим” (рабочий Московского карбюраторного завода Вепринцев).

“В ответ на речь т. Сталина я иду добровольцем в Красную Армию, где, не щадя своей жизни, буду уничтожать фашистских гадов. Прошу перечислить мой заработок в фонд обороны страны” (рабочий троллейбусного парка Иванушкин).

Вместе с этим со стороны некоторой части населения зафиксированы высказывания, направленные на дискредитацию речи т. Сталина.

“Всему крах. Положение на фронте безнадежное. Из Кремля дано указание готовить подпольные организации. Москва будет оставлена. Положение настолько критическое, что ЦК партии принял решение о всеобщем ополчении. Вот до чего докатились, куда же девалась доблесть Красной Армии”.

“Положение на фронте более серьезно, чем об этом сказал Сталин. Победы Гитлера весьма значительны. Немцы вплотную подходят к Москве. Все эти разговоры о народном ополчении — детские и наивные забавы. Они не имеют серьезного значения.

Здесь, как и всегда, мы с нашей обычной деловитостью гонимся за показной стороной СССР накануне решающих событий” (Майзель, редактор издательства “Физкультура и туризм”).

“Поздно говорить о добровольцах, поздно обращаться к народу, когда немцы уже подходят к Москве” (служащая Козлова).

“Неизбежен крах, неизбежны потери Москвы. Все, что мы строили в течение 25 лет, все оказалось мифом. Крах этот очевиден в речи Сталина, в его отчаянных призывах” (служащий Карасик).

Начальник Управления НКГБ г. Москвы и Московской области комиссар государственной безопасности 3-го ранга Кубаткин

Архив ФКС РФ. Заверенная копия.

Сегодня есть возможность прокомментировать выступление Сталина словами Жукова. Приведу выдержки из высказываний Георгия Константиновича о первых днях войны, которые зафиксировал К. Симонов много лет спустя в своих беседах с маршалом. Это

уникальный материал — прямой рассказ человека, очень близкого к Сталину. Каждое слово здесь бесценно, поэтому я привожу длинные цитаты. Тем более что в книге Жукова об этом или не сказано или написано несколько иначе.

“— Надо будет, наконец, посмотреть правде в глаза и, не стесняясь, сказать о том, как оно было на самом деле. Надо оценить по достоинству немецкую армию, с которой нам пришлось столкнуться с первых дней войны. Мы же не перед дурачками отступали по тысяче километров, а перед сильнейшей армией мира. Надо ясно сказать, что немецкая армия к началу войны была лучше нашей армии, лучше подготовлена, выучена, вооружена, психологически более готова к войне, втянута в нее. Она имела опыт войны, и притом войны победоносной. Это играет огромную роль. Надо также признать, что немецкий генеральный штаб и вообще немецкие штабы тогда лучше работали, чем наш Генеральный штаб и вообще наши штабы, немецкие командующие в тот период лучше и глубже думали, чем наши командующие. Мы учились в ходе войны, и выучились, и стали бить немцев, но это был длительный процесс. И начался этот процесс с того, что на стороне немцев было преимущество во всех отношениях.

У нас стесняются писать о неустойчивости наших войск в начальном периоде войны. А войска бывали неустойчивыми, и не только отступали, но и бежали, и впадали в панику. В нежелании признать это сказывается тенденция: дескать, народ не виноват, виновато только начальство. В общей форме это верно. В итоге, это действительно так. Но, говоря конкретно, в начале войны мы плохо воевали не только наверху, но и внизу. Не секрет, что у нас рядом воевали дивизии, из которых одна дралась хорошо, стойко, а соседняя с ней — бежала, испытав на себе такой же самый удар противника. Были разные командиры, разные дивизии, разные меры стойкости.

Обо всем этом следует говорить и писать...” “— Трактовка внезапности, как трактуют ее сейчас, да и как трактовал ее в своих выступлениях Сталин, неполна и неправильна. Что значит внезапность, когда мы говорим о действиях такого масштаба? Это ведь не просто внезапный переход границы, не просто внезапное нападение. Внезапность перехода границы сама по себе еще ничего не решала. Главная опасность внезапности заключалась не в том, что немцы внезапно перешли границу, а в том, что для нас оказалось внезапностью их шестикратное и восьмикратное превосходство в силах на решающих направлениях, для нас оказались внезапностью и масштабы сосредоточения их войск, и сила их удара. Это и есть то главное, что предопределило наши потери первого периода войны. А не только и не просто внезапный переход границы”.

“— У нас часто принято говорить, в особенности в связи с предвоенной обстановкой и началом войны, о вине и об ответственности Сталина. С одной стороны, это верно. Но, с другой стороны, нельзя все сводить к нему одному. Это неправильно. Как очевидец и участник событий того времени, должен сказать, что со Сталиным делят ответственность и другие люди, в том числе и его ближайшее окружение — Молотов, Маленков и Каганович. Не говорю о Берии. Он был личностью, готовой выполнить все, что угодно, когда угодно и как угодно. Именно для этой цели такие личности и необходимы. Так что вопрос о нем — особый вопрос, и в данном случае я говорю о других людях.