Шрифт:
1
Весна случилась ранняя, после февральских морозов начались оттепели, пошли пасмурные, дождливые дни, потом – ударило солнце. Снег к началу апреля оставался только в лесных оврагах. Влажная земля казалась разъятой. Запах жирных, готовых удариться в рост клейких молодых побегов пьянил. А когда земля высохла, в семье отставного генерала Кисловского случилась трагедия: погибла жена его, жившая до замужества в доме Ильи Петровича на правах репетиторши Маши, генеральской дочери от первого брака.
Репетиторша приглашалась в первую очередь как специалист в математике, но знала ее слабо. Маша решала практически любое уравнение быстрее и, бывало, подробно расписывала репетиторше промежуточные этапы, в своих решениях их обычно опуская, сразу выходя к результату. Репетиторша также – о чем свидетельствовали привезенные
Илья Петрович удивлялся и радовался Машиной расположенности к своей жене. Он опасался обратного, но, видимо, в бывшей репетиторше было что-то располагающее, что-то притягательное не только для такого, как Илья Петрович мужчины, но и для ершистого в общем-то подростка Маши. Самостоятельного. Уверенного всегда в своей правоте. Что было, кстати, чертой наследственной.
Также Илью Петровича волновало, как бы Маша, воспитанная в продуманной строгости, не инфицировалась за границей вольными взглядами, того хуже – либеральными, в их европейском изводе идеями, от которых генерал Кисловский, обостренный государственник и сторонник сильной руки, дочь охранял. Но Маша оставалась такой же, как прежде, уважительной, послушной. И – никакого либерализма.
Она все так же любила, чтобы именно отец расчесывал ее красивые, длинные русые волосы. Пока Илья Петрович управлялся с гребнем, Маша рассказывала о жизни в школе, о том, как брала уроки управления парусами, и что было бы здорово, если бы купили ей небольшую парусную лодку. И на следующие каникулы, зимой, лодка уже стояла в генеральском эллинге. Да не одна: Илья Петрович сразу купил и яхточку класса «кадет» для регулярных упражнений и красного дерева, восстановленный до идеального состояния одним умельцем, вывезенный еще в качестве трофея из Германии швертбот, вещь уникальную, антикварную, с бронзовыми блочками и уточками, с бронзовым унитазиком, с бронзовой же табличкой, подтверждавшей, что некогда швертбот принадлежал гауляйтеру Тюрингии Фрицу Заукелю, повешенному, кстати, в Нюрнберге, и это – повышало стоимость швертбота более значительно, чем все его достоинства, нежели каютка, в которой был кожаный диванчик, раскладывающийся в двуспальное место, секретерчик и прочее-прочее.
И, приехав домой весной, Маша целыми днями пропадала на воде, отдавая предпочтение все-таки яхточке. Швертбот был велик и излишне пафосен. Маша осмотрела его придирчиво и решила про себя, что на нем отправится в самое важное плавание. Потом. Когда придет время.
На борт «кадета» Маша соглашалась брать только мачеху и братишку, всем прочим, включая Илью Петровича, отказывая. Маша объясняла отказ тем, что лодка-де мала и пассажиры могут затруднить управляемость. Илья Петрович мягко интересовался – разве Машина мачеха и братишка не пассажиры? – но Маша вместо ответа хлопала ладошкой по довольно объемному животу генерала, и тот, смущенно улыбаясь, давал слово, что с завтрашнего дня обязательно займется гимнастикой, сядет на диету, бросит курить, а пить будет только красное сухое вино. И, конечно, ничего из обещанного не выполнял.
На следующее лето Маша ходила на своей лодке уже вдвоем с Никитой. Затянутый в спасжилет Никита выглядел комично. Он прилежно выполнял роль матросика, а когда Никите исполнилось пять, Маша, взяв в свои руки шкоты, впервые доверила управление брату. Никита даже сумел пойти в лавировку и был очень этим горд.
Волосы Маши были уже подстрижены коротко, но каждый раз Маша улетала в школу со все большей неохотой. И тут такая беда!
Получив известие от отца, Маша сразу отбыла из Соединенного Королевства. Путь оказался тяжелым, непростым. От Борнемута на такси –
– Я дочь Кисловского Ильи Петровича. Кто-нибудь отвезет меня домой?
Водители переглянулись.
– Я отвезу, – сказал один из них, средних лет мужчина в белой рубашке, отстегнул от брючного ремня мобильный телефон, набрал номер.
– Захар Ионович, тут дочери Ильи Петровича надо помочь. Да. Конечно. Хорошо. Передам.
Он пристегнул телефон к ремню и сказал Маше:
– Вон тот «круизер»!
– У меня чемодан. И сумка.
– Где?
Маша указала на привезшую ее машину.
– Сережа! – Мужчина посмотрел на одного из водителей, самого из них молодого. – Принеси…
Мужчина в белой рубашке, водитель заместителя председателя областной администрации, хорошо знал Машиного отца. Отзывался о генерале с почтением. Вспоминал заслуги Ильи Петровича. И искренне печалился по поводу постигшего генерала горя.
Маша всю дорогу молчала. Ее глаза, прежде сухие, по мере приближения к дому наполнялись слезами. Губы подрагивали. Она боялась сказать слово: она бы разрыдалась сразу, а рыдать в машине какого-то Захара Ионыча, которой управлял пусть такой добрый и услужливый дядька, ей совсем не хотелось. Вот под колесами знакомо заскрипел гравий, они въехали в открытые ворота, но из дома вышел только младший Хайванов, Лешка, один из живших в доме Ильи Петровича племянников генеральского помощника, отставного прапорщика Шеломова, и сказал, что все на похоронах. Передав Лешке чемодан и сумку, мужчина в белой рубашке вернулся за руль и помчал Машу на сельское кладбище, у деревни Загрязье.
«Круизер» остановился, Маша спрыгнула на землю и почувствовала, как она пружинит. Стоявшая на взгорке церковь сверкала новой крышей, старые стены, недавно оштукатуренные, слегка кривились наплывами. Крест играл золотом. Выпрямленная ограда кладбища блестела темно-зеленой краской.
Свежая могила была на самом краю кладбища. Черные костюмы, черные платья. Облачение священника выделялось на фоне цветущей сирени. За кустами начинался обрыв к реке. Илья Петрович стоял между старым другом своим, также – отставником, полковником Дударевым, и помощникомадъютантом, бывшим старшим прапорщиком десантного батальона Шеломовым. Русая голова Никиты. Генерал закрывал лицо большими сильными ладонями, плечи его сотрясались. Шеломов наклонился к Илье Петровичу, и тот обернулся: бледность и красные глаза.
– Папа! – Подойдя вплотную, Маша расплакалась. Все вокруг стало размытым, соленым. Генерал Кисловский быстро обнял дочь. Маша наклонилась к Никите и поцеловала его во вкусно пахнущую макушку.
После похорон и поминок, дня через два, между отцом и дочерью состоялся разговор. Генерал выстраивал перед Машей перспективы, Маша только пожимала плечами. Жаловалась на тоску, на скучных соучениц, говорила, что совсем не определилась, что не знает – что ей выбрать, по какой стезе пойти. Но – выпускной класс, предстояло обучение в высшем учебном заведении. Машины баллы и тесты позволяли ей многое, но она хотела остаться для утешения отца и скрашивания горя, хотела для принятия на себя части ответственности за брата после школы пропустить год. Она не хотела возвращаться в Талбот даже для сдачи экзаменов, убеждая отца, что легко сделает это и потом. Лишь уговоры генерала заставили ее улететь и завершить – конечно, на «отлично»! – обучение в школе. Но Маша уже твердо решила, что лето проведет не в Европе, как планировалось ранее, а с отцом и братом. На это Илья Петрович, уверенный, что сможет уговорить дочь осенью все-таки поступить в высшее учебное заведение, свое согласие дал.