Генератор чудес
Шрифт:
В тот вечер, возвращаясь пешком от Николая домой, Федор испытал впервые в жизни настоящий творческий подъем.
"Фокус" Николая вел к ликвидации всех недоразумений на фабрике, это было ясно. Но мысли Федора шли еще дальше. Что музыкальная фабрика! Как ни близка она стала ему, все же это - мелочь в хозяйстве страны. Сухой лес проблема, гораздо более широкая. Его нет. Небывалое строительство поглотило все запасы, заготовленные раньше. А ведь только высушенная древесина превращается в материал, по-настоящему годный для обработки. Голод испытывают почти все отрасли промышленности, особенно такие, как мебельная, вагоностроительная, судостроительная,
Если Николай прав, то создание высокочастотной сушилки на фабрике приобретает огромное значение. Ее надо строить, как опытный сушильный завод, призванный решить общегосударственную проблему!.. Эту инициативу поддержит правительство...
Федор широко шагал по опустевшим улицам ночной Москвы. Мечты его взлетали все выше и будущее никогда еще не представлялось ему таким ясным и великолепным, полным побед...
Утром на фабрике он едва дождался прихода директора, чтобы собрать все начальство и выложить свои потрясающие новости.
Сообщение его было кратким и, как ему казалось, предельно ясным и убедительным. Он нашел способ, который позволит не только вывести фабрику из прорыва, но и как угодно расширить производство, соблюдая самое высокое качество продукции. Нужно только отказаться от воздушной сушки и построить высокочастотную установку. Она дорога, но это неважно, она быстро окупится, ибо процесс сушки ускоряется больше, чем в тысячу раз, а брак падает до нуля. Фабрика будет навсегда обеспечена прекрасным сухим материалом... Вчера один инженер, изобретатель, показал ему опыт... Продолжая рассказывать, Федор вытащил из кармана, завернутый в бумажку вчерашний березовый брусок и протянул его директору.
Нужно сказать, что утром, до прихода директора, Федор успел пройтись по фабрике с этим бруском. Рабочие удивлялись и, подавленные "чудом", молчали. Брусок перещупали десятки пальцев, его терли, давили ногтями, пробовали напильником. Он стал похож на старый, завалявшийся где-нибудь за шкафом сухарь, обглоданный мышами.
Увлеченный своей идеей, Федор не замечал, что брусок этот, сожженный внутри и казавшийся ему самым убедительным аргументом в пользу нового способа сушки, действует против него. Рассматривая его, всякий начинал думать не столько о деловом решении вопроса, сколько о самом этом удивительном и маловероятном явлении, похожем на ловкий фокус. А реформа, которую предлагал Федор, уходила на задний план и представлялась еще более сомнительной, чем этот трюк.
Директор вдоволь наковырявшись перочинным ножичком в бруске неожиданно выложил кучу солидных возражений: и места нет для новой сушилки, и добавочной электроэнергии не дадут, и крупных ассигнований на строительство не разрешат... Главный инженер Вольский нашел, что предложение Решеткова заслуживает внимания, но требует солидного изучения - не все, что хорошо получается в лабораторном эксперименте, годно для производства...
Федор увидел, наконец, что его предложение проваливают. И кто! Свои же... Единомышленники! Это было так неожиданно, что он сначала растерялся. Потом обиделся. Потом разозлился, схватил, - чуть не выхватил из рук Вольского, - свой брусок, завернул его в ту же бумажку и спрятал в карман. Жесты были красноречивы, все следили за ними.
– "Отдайте мои игрушки!" - тоном обиженного ребенка сказал главбух, пожилой, лысый человек,
Добродушный смех собравшихся смутил, но и образумил Федора. Только теперь он понял свою ошибку...
– Я, очевидно, плохой адвокат, - сказал он успокаиваясь, - и не сумел убедить вас в том, в чем сам уверен... Другого выхода, однако, я не вижу. Из нашей сушилки ничего больше выжать нельзя, она спроектирована в расчете на уже достаточно подсушенную, выдержанную древесину, которой теперь нет и в ближайшие годы, по-видимому, не будет. А высокочастотный способ позволит нам принимать лес любой влажности и быстро превращать его в прекрасный материал... Есть очень простой способ убедиться в том, что это не фантазия: поехать к инженеру Тунгусову и посмотреть, как это происходит в натуре. Кстати, он лучше меня сумеет доказать преимущества такого способа...
– Вот это дело!
– обрадовался Храпов.
– Давай, Решетков, налаживай свидание. Поедем с Вольским, посмотрим, обсудим... Ну, все пока?
– А чего налаживать? Сейчас позвоню и поедем, - сказал Федор, решительно набирая номер. Но и тут у него получилась осечка.
Выслушав Федора, Николай рассердился. Он только что получил последние детали из кварцевого стекла и был весь поглощен завершением монтажа. К тому же и отпуск уже истекал.
– Федя, милый, - разозлившись, он всегда становился ядовито-ласковым, к черту сушилку. Понимаешь? Я же тебе сказал - когда кончу. Какой сегодня день? Вторник? Звони в пятницу. Примите уверения и прочее.
– И он положил трубку.
– В пятницу...
– смущенно повторил Федор. И снова все улыбнулись. Улыбнулись той прозрачности, с какой виден был каждому внутренний мир этого молодого, непосредственного человека...
* * *
Наступили последние, решающие дни.
Ровно полгода прошло с тех пор, как Тунгусов, бросив все, с головой ушел в создание своего фантастического "генератора чудес". Таинственное это название, иронически брошенное впервые Федором, теперь в дружеских разговорах приняло приличную, строгую форму: "ГЧ".
Вопреки обыкновению Тунгусова, аппарат не был отделан до конца. Чрезвычайно сложный монтаж, бесконечное количество деталей не были заключены в общую оболочку. Не хватало "одежды". Ее заменял простой кусок бязи, который Тунгусов набрасывал сверху, когда прерывал работу.
Было несколько сложных конструктивных узлов, детали которых могли быть окончательно размещены только после тщательной проверки их в работе. И вот Тунгусов проверял, искал это наиболее выгодное расположение деталей. Колоссальная частота пульса, который готов был забиться и оживить холодное пока тело "ГЧ", заставляла учитывать каждую десятую долю миллиметра взаимной близости деталей и экранов, ибо в этой именно близости, в чутком касании и сплетении их невидимых электрических и магнитных полей и рождались новые лучи.
Тунгусов вовсе не выходил из дому.
Каждый новый день он считал последним днем этой утомительной работы. Он измерял, рассчитывал, потом припаивал детали, а они в это время сползали с назначенного им места, сдвигались на какую-нибудь неуловимую часть миллиметра, на незаметную долю градуса. Измерительные приборы капризничали, приходилось вычислять и учитывать ошибки, придумывать новые способы измерений.
Тетя Паша даже ворчать перестала. Она знала, что работа кончается, и ждала этого конца с таким же нетерпением, как и Тунгусов.