Генератор чудес
Шрифт:
– Константин Александрович - горячий человек, - говорит он.
– К сожалению, в науке это не всегда... помогает. Он говорит: "все болезни", "все патологические процессы". Боюсь, что это ошибка и нам следует вовремя уберечь от нее профессора. Почему "все"?! Ну, а, скажем, инфекционные заболевания? Их тоже организуют нервы? Значит, вся борьба с микробами на смарку? Микробы не при чем? Значит, величайшие открытия Пастера, Мечникова, Дженнера, Эрлиха и других знаменитых ученых, благодаря которым человечество избавилось от ужасов оспы, дифтерита, сифилиса, - ошибка?!
Ридановцы молчат.
Аспирант-комсомолец Данько ищет ясности, насупившись и уродуя в руках спичечную коробку. Спички в ней уже перестали держаться и то и дело выпадают на пол.
А все-таки эти экспериментальные язвы на ногах получаются именно от раздражения нерва в отдаленном пункте, а не от микроба, - упрямо произносит Данько и сразу переводит спор с туманных высот в область конкретных представлений и фактов.
– Каждый раз эта операция неизбежно приводит к язвам. Куркин это доказал. Тут сомнений не может быть. Знаете, сколько он таких операций проделал?
Халтовский дергает усом, нервно покусывая верхнюю губу.
– Хорошо! Но ведь мы же убедились, что все эти язвы кишат обычными для них микробами? Или, по-вашему, микробы тоже появляются в результате раздражения нерва?
Данько молчит.
– Попробуйте-ка получить экспериментальную язву без микробов, чисто нервным путем, - язвительно подчеркивает микробиолог, шевеля в воздухе пальцами.
Можно подумать, что разговор этот передается по какому-то институтскому нерву в отдаленный пункт - к Ридану. Он вдруг появляется в лаборатории.
– Вот что, товарищи. Язвы на стопе возникают в результате одного только воздействия на нервную систему. Факт доказан. Между тем язвенный процесс во всех наших экспериментах сопровождается появлением обычной для него бактериальной флоры. Попробуйте-ка разобраться, в чем тут дело.
И он уходит.
Халтовский мрачно смотрит в пространство; ус его подергивается.
А Данько поднимает голову и улыбается товарищам.
* * *
Между тем слухи о ридановских опытах разбегаются из института. В научных учреждениях, в клиниках, в семьях ученых возникают споры, намечается раскол; одни уже находят в новой теории объяснение многих непонятных явлений, другие трепещут перед возможным потрясением основ.
Ридан знает все это. Ему рассказывают сотрудники, ему звонят; наконец, приходят посетители, чтобы получить указания и в своих учреждениях начать новые исследования.
В один прекрасный день аспирант Данько оказывается в Тропическом институте, где у него целая группа знакомых докторов и аспирантов. На него нападают с расспросами, но он ограничивается короткой информацией и отклоняет дебаты. Некогда, он - по делу.
– Для того, чтобы избавить человека от малярии, вы стремитесь уничтожить малярийные плазмодии в его крови. Так?
Начало принципиальное и интригующее. Институтцы затихают, предвкушая новые откровения, и с готовностью подтверждают:
– Так, так.
– С этой целью вы даете больному
– Так.
– Разрешите маленький эксперимент. Дайте немного крови.
Свежей малярийной крови, наполненной живыми плазмодиями. Кубика два-три.
Кровь приносят в термостате, сохраняющем температуру тела. Другой термостат специально приспособлен для исследований. Он соединен с бинокулярным микроскопом, который дает возможность рассматривать население еще живой, теплой крови, входящей в капиллярную щель между двумя подвижными дисками из тончайшего стекла.
Данько медленно вращает диски, прильнув к окулярам, и тотчас натыкается на плазмодии. Бледные, бесформенные комочки, наполненные черными точками пигмента, медленно движутся, вытягивая свои тупые, округленные выступы.
– Так. Они живут. Теперь дайте раствор хинина, который вы впрыскиваете больным.
Он отливает в пробирку немного крови и прибавляет столько же хинина. В другую пробирку с кровью, кишащей плазмодиями, он вливает больше хинина. В третью добавляет порцию такого крепкого раствора, который отравил бы человека. Пробирки в термостате.
Опыт продолжается долго. Данько время от времени подходит к микроскопу. Во всех пробирках плазмодии продолжают жить. Хинин не действует на них!
– Что скажете, товарищи?
– Данько оглядывает своих друзей.
– Такие опыты известны давно, - уныло говорит один.
– Я знаю. Я хотел убедиться сам. Но вас-то эти опыты разве не убеждают в том, что хинин прямого действия на плазмодиев не оказывает?
– Нет, не убеждают. В пробирке - одно, а в организме создается очень сложная обстановка.
– Согласен. Но почему же она создается?
– Под действием хинина.
– Значит, хинин действует не на плазмодии, а на организм? И точка приложения его действия, очевидно, нервы? Малярийники разводят руками.
– Механизм действия хинина неизвестен, - отвечают они.
– Кроме того, бывают хиноупорные расы плазмодиев.
– Ладно. Подождем. Когда это выяснится?
– Больной только что принят. У него двухдневная форма малярии. Сегодня хинизируем, завтра-послезавтра уже будем знать.
Через день выясняется, что "раса паразитов не хиноупорна", хинин прекратил пароксизмы лихорадки у больного. А плазмодины его выдержали в пробирке лошадиную дозу этого яда!
* * *
После посещений Данько, после его рассказов о новых работах старый врач-малярийник Дубравин подолгу сидит в лаборатории, курит, думает, просматривает старые пачки историй болезни.
– Они правы, - говорит он однажды своим аспирантам.
– Правы ридановцы! Я всю жизнь, можно сказать, просидел на малярии и всегда сталкивался с фактами, говорящими о том, что малярия и плазмодии - разные веши. Но я вместе со всей медициной не мог решиться признать это, все отыскивал разные каверзные объяснения фактам. И вот мы дошли до того, что отождествили кнопку и звонок. Разве не так? Разве у нас плазмодий не стал синонимом малярии? Вместо того, чтобы лечить организм, мы охотимся за его паразитами, которые, может, только потопу и развиваются в нем, что болезнь создает для них благоприятные условия.