Генезис
Шрифт:
– Почему у тебя такой измученный голос. Ты не спал?
– Вчера няня Кристофа, наслушавшись новостей, изложила ему бредовую идею о твоем похищении и последующей госпитализации, видимо, слышала, как я говорил с врачом.
– О боже, – шепчу я и прикрываю рот рукой, на глаза наворачиваются слезы. – Откуда она знает, что по новостям говорят именно о его матери?
– Твоя фотография стоит у Кристофа на ночном столике. Я сказал сыну, что ты лежишь в больнице. Он задал странный вопрос: «Она заболела из-за меня?».
– Что это значит?
– Пока не знаю. Отвезу его сегодня к
– Представляю, что он сейчас чувствует, бедный малыш, – резкая боль прорезала виски. – Когда я его увижу?
Эрхард делает паузу, набирая в легкие воздух для ответа, который, судя по всему, не предвещает ничего хорошего.
– Александра, я сказал, что ты приедешь после выписки из больницы. Дай ему время на адаптацию к этой мысли. Ты за это время окрепнешь. Любимая, все будет хорошо. Скоро мы будем вместе. Каждому из нас нужно расчистить путь к будущему. Осталось пару месяцев. Сейчас важно, чтобы ты оставалась в эксклюзии. Обрати оставшиеся месяцы в авантаж. Мне не по душе шумиха вокруг бывшей сотрудницы с психозом и твой конфликт с Закировым. Его замену настоятельно не рекомендую.
Я коротко бросаю взгляд в сторону ГБ и тихо отзываюсь:
– Хорошо.
– Ты ведь не хочешь меня огорчать?
– Нет, – нервно сглатываю, у меня холодеют руки. Это предостережение. – Могу я услышать Кристофа?
– Услышать – да, но не говорить. Он пока не готов.
– Дай, что можешь, – молю я.
Слышатся шаги. Эрхард спрашивает у кого-то по-английски, где сын. Женский голос отвечает, что он ждет его в малой столовой. Снова шаги. Мое сердце отбивает бешеный ритм. Через минуту я слышу ангельский голосок Кристофа. Он так сладко рассказывает Эрхарду о своих планах на день, что я зажимаю рот рукой и начинаю бесшумно плакать.
Алекс проигнорировала меня дважды: когда группа грузилась в транспорт и в кафе. Эта курица не захотела со мной завтракать! Слов нет, одни междометия! Кому она делает хуже? Надо было видеть, как вытягивалось ее лицо по мере прочтения новостей. Пусть поварится в клоаке. Я же от всего ее ограждал, чтобы не взрывала себе мозг. А тут лукуллов пир! Угощения на любой вкус: похищения, грызня, угрозы, шантаж, подставы и покушения.
В придачу, спец, что сопровождал ее в Тольятти, организовал прямую связь с Вернером. Парочка обменивалась любезностями, как мартовские коты, в конце она даже пустила слезу. Кикимора болотная! Втирала мне, как она его ненавидит. Со мной – принцесса Антарктиды, с Вернером – королева покорности и самообладания. Голос ласковый, местами даже томный. Паралич сердечной драмы!
Я дал ей шанс все исправить. Не хочет – ее проблемы. Дальше сама по себе. Мое дело – ее безопасность.
На вечер в Москве назначено совещание глав отделов по нашей операции. Всю ночь мы с Петровичем просидели в раздумьях, но так и не пришли к общему решению. Вернер настаивал на новом прикрытии, но я просил тайм-аут. Он нужен не только мне, но и Алекс. Пусть перекипит и подумает над своим поведением. К тому же ей нужно скинуть личину Нины – пока что она крепко сидит в ее повадках.
Перед отъездом куратор планировал поговорить с Алекс о нарушении протокола безопасности в Липецке, но судя по тому, каким он от нее выскочил, втолковывать придется все же мне. Помню, как он кичился в Пензе, что сам ее пропесочит, а на деле Алекс до сих пор в неведении, что мы вскрыли ее тайники.
Как только мы выдвинулись из Сызрани, меня накрыло чувство тревоги. К операции подключили столько народу, что высока вероятность утечки. От меня теперь мало что зависит, и это напрягает.
На этот раз нас поселили в двухэтажном кирпичном доме. С одной стороны – яхт-клуб «Дружба», с другой – Воскресенский монастырь. В метре от дома деревянная баня и крытая терраса с мангалом. На огражденной территории идеальная чистота, все ухожено, а за забором размытая дорога после дождя и гниющий мусор.
Нас встречают три спеца. Я прозвал их три поросенка. Нет, внешне они вполне соответствуют высокому званию инструктор, но по сути их интересует только жрачка. Когда мы приехали, Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф купались в речке. Видать, конвой не оповестил их о времени прибытия. Завидев нас издали, они выскочили на берег, похватали вещички и понеслись сломя голову в дом.
Алекс как раз выходит из машины, когда горе-инструкторы предстают перед ней во всей красе. Она снимает солнцезащитные очки и выпучивает глаза. Мозг уходит в перезагрузку. Поначалу ее охватывает восторг, но потом она обращает свой взор ниже пояса и как-то быстро сникает. Проследив за ее взглядом, я еле подавляю смешок. По ходу, Вернер прислал ей трех кастратов.
После ужина, который приготовили спецы, я занимаюсь системой безопасности. Устанавливаю камеры, датчики. Вывожу изображения на ноут и распределяю дежурства. Сажаю перед монитором хохмача, что решил установить рекорд Гиннесса на знание анекдотов. Лично я пялиться в камеры не собираюсь – и без того дел хватает.
Выхожу за забор, чтобы осмотреться, и тут в такт колокольному звону начинает трещать мобила. Лондонский код. Вернер! Надо же, какой я чести удостоился. Видать, куратор уже на совещании и вырубил телефон.
– Почему в качестве мотивации вы выбрали сына?
Я застываю в недоумении. Ожидал чего угодно, только не этого. Сканирую периметр. Как же удачно он подгадал время: я только вышел из дома, где Алекс ходила за мной по пятам. Вернер все еще следит за нами по спутнику. Молчу, жду пока колокола отзвонят.
– Самая лучшая мотивация для матери – ребенок.
– Не в случае Алекс, – ультимативно выдает Вернер. – Понимаю, вас интересует только эндшпиль, но именно мне предстоит разбираться с ее психологическим состоянием.
– Сработала только эта мотивация, – гну свою линию.
– Уверен, что это не так. Вы оценили ситуацию из доступной информации и выбрали самый эффективный, на ваш взгляд, вариант. Как я понял, вам не дали доступ к ее личному делу. Я же осведомлен больше кого бы то ни было. Хочу, чтобы Александра не зацикливалась на сыне, а больше думала о своих успехах и новых достижениях.
У меня аж челюсть отвисла. Как он себе это представляет?
– У меня создалось впечатление, что вы проявляете к объекту сверхмерный эмоционализм. Я прав?