Гений безответной любви
Шрифт:
— А я, например, — сказала моя мама Вася, — чтобы не связываться со всем этим вторсырьем, сплю исключительно на поролоновом матрасике. Зато я подушку набила своими волосами. У меня уже вот сколько на подушку. И знаешь, когда я сказала своей подруге Ленке, что собираю волосы для подушки, то Ленка сказала мне: «А у меня есть подушечка из маминых волос!» Так что вас еще ожидает тоже такая подушечка! — весело закончила Вася.
Левик молча положил вилку, встал и вышел из-за стола.
— Почему??? — Вася крикнула ему вслед. — У тебя, Левик, у первого на такой подушечке не будет потеть шея!
Кстати, именно Вася спасла нас от конского волоса, призвав на помощь свою стародавнюю домработницу Сушкину. Та явилась с мешком из парусины — таким огромным, какой, видимо, носил на плече в свое время один только страшный викинг Олав Трюггвасон.
Она отнесла мешок с конским волосом в мастерскую, где туда добавили ваты и сшили новый матрац, на котором мы с Левиком спим уже двадцать лет.
В первую же ночь на этом матраце нам приснилось, что мы на нем спим между стенами двух домов. Эти стены так близко и так нависают над нами края чужих крыш, что может возникнуть иллюзия, словно и у нас есть свой дом и собственная крыша, но достаточно просто открыть глаза, и ты увидишь ночное открытое небо.
Нам снилось, что мы с ним летаем на матраце. Мы летали над облаками, так высоко, где даже не встретишь птиц.
И с нами долго еще летела — немного поодаль — душа старого летчика из нашего подъезда, потом она стала отставать, отставать, потом помахала нам и свернула к Сириусу.
Слепец и поводырь
Левик — моя единственная, бессмертная, всепоглощающая любовь, и это для него всегда было очень обременительно. Левик просто не выдержит, если я всю ее, целиком обрушу на него одного. Поэтому я вынуждена обрушивать ее на всех без разбору по принципу первого встречного-поперечного.
Когда мне кажется, кто-то хотя бы взглянул в мою сторону, просто взглянул мимолетно, и в этом взоре я уловила тень теплоты, я вот что делаю: я вяжу ему свитер. Сколько километров пряжи я извязала за мою жизнь — это же страшно подумать!
— Синдром Пиаф, — заметил мой доктор Анатолий Георгиевич и аккуратно записал это в графе «диагноз» вторым номером после синдрома Отелло. — Точь-в-точь такое же психическое отклонение, — сказал он мне, — было у прославленной Эдит Пиаф.
Оказывается, она своим возлюбленным — скорей-скорей, — пока они не исчезали, не растворялись в воздухе, не улетали, не уплывали от нее, не уезжали, короче, не проваливались в тартарары, по-быстрому на толстых спицах вязала свитер — такой дичайшей вызывающей расцветки, что эти сорок-пятьдесят человек если и надевали свитера Эдит Пиаф, то просто чтобы сделать ей приятное.
Но, Гусев Анатолий Георгиевич, вы не видали моих свитеров. Это же форменное произведение искусства. Как правило, я вяжу их в туалете.
Первый свитер был связан мной на заре туманной юности, когда я полюбила служителя зоопарка Вову Гульченко, он чистил там куриные загоны. В кирзовых сапогах, ватнике, с ног до головы в опилках и курином помете, он весело громыхал ведрами и голосил на всю старую территорию:
— Ой вы, куры! Куры — звери! Ку-ры — зве-ри — Ой! Ой!..Голосина у него был — будь здоров. До того, как прийти в зоопарк, он пел в церковном хоре на Ваганьковском кладбище.
Не мудрствуя лукаво, я связала ему вещь очень простую по композиции. Четыре руки обнимали его со всех сторон, мои четыре огромных руки — две белые — на коричневом фоне — спереди и две коричневые — на белом фоне — сзади.
По рукавам его в изумрудной траве гуляли черные куры с алыми гребнями. На левом предплечье в синюю даль уходило море, по морю плыл корабль, на котором я бисером вышила «ВОВА», а на палубе стоял сам Вова Гульченко, собственной персоной, куриный бог, покровитель недовысиженных яиц, человек особенный в моей жизни, тот, кто впервые меня по-настоящему поцеловал, — с грохотом поставил пустые ведра, снял резиновые перчатки, очень аккуратно повесил их на металлический бортик, обнял и поцеловал.
Для свитера Вове я использовала реликтовую американскую шерсть, которую моя бабушка хранила со времен австро-германской войны, бабусе выдали ее с тушенкой и папиросами в качестве гуманитарной помощи от Америки.
Я вязала этот свитер, не останавливаясь, много дней и ночей — ровно год и четыре месяца. Вова свитер одобрил и парочку раз в холода поддевал его под ватник. Через неделю Вовина мама отдала мой свитер цыганам.
Цыгане ходили по квартирам, просили что-нибудь из ненужных вещей, и она им его отдала. Вова беззаботно рассказал мне об этом. А я сразу представила себе: кибитка кочевая. Цыганский табор спит. Степь. Звезды. Тишина. У костра бородатый цыган с серьгой в ухе задумчиво перебирает струны вот в этом свитере с надписью «ВОВА», и мои четыре огромных руки обнимают его — белые спереди, а коричневые сзади.
Вову Гульченко я давным-давно позабыла, а тот цыган не идет у меня из головы. Хотя с тех пор я связала уйму свитеров, куда более закрученных по сюжету.
Помню, Леше Паскину, сыну тети Оли, на даче в Уваровке — он бросил пить, купил в комиссионке проигрыватель, виниловые грампластинки и на всю деревню «рубил попсу» — за то, что он то кабачок принесет мне, то перезревших, ненужных тете Оле огурчиков, был связан такой свитер: на груди — Иаков, борющийся с Ангелом, на спине — переход Суворова через Альпы, а на рукавах скалистые ландшафты островов Франца-Иосифа, птичий базар и полярное сияние.
Какая-нибудь ничего не значащая фраза, не имевшая ни для кого никаких последствий, типа: «Заходите! Вы всегда тут желанный гость», вдохновляла меня на свитера с картинами «Утро стрелецкой казни» и «Запорожские казаки пишут письмо турецкому султану».
Антонов Андрюха в заздравной речи по случаю моего дня рождения при великом скоплении народа торжественно произнес: «Больше всего мне у тебя нравится, Люся, не шнобель твой кривой, не глаза, не зубы, не уши, а жопа и улыбка!» И в благодарность за эти теплые слова получил от меня музейную вещь с эпизодами путешествия Данте и Вергилия по Аду и Чистилищу.
В этом смысле я страшный крохобор, я пытаюсь сберечь каждый жест, хоть каким-нибудь боком касающийся любви, каждый взгляд, слово, прикосновение и отблагодарить — это самое трудное, Анатолий Георгиевич, чтоб вы знали, вязать такой свитер — долгая история, а чувства, которые испытывали ко мне во все века мои избранники, очень скоротечны, поэтому задача всегда одна: успеть вручить связанную вещь ДО того, как твой возлюбленный бесследно исчезнет с горизонта.
Иной раз не успевала. Тогда моя мама звонила этому человеку по телефону и говорила: