Гений безответной любви
Шрифт:
— Так и вижу, — говорит Белкин, — как мне открывают надгробный памятник. Памятник человеку, который всю жизнь провалялся на диване, прогулял в парках и садах, ничего не изобрел, не открыл и не оставил никакого следа на Земле.
Я ему позвонила, и мы договорились встретиться во Владыкино около метро, мы там обычно встречались.
— Сейчас хорошая пора, — он сказал, — поздняя осень, трепетное такое время, как ранняя весна.
Когда я уходила из дому, я слышала, Левик с мальчиком беседовали об искусстве. Левик рассказывал, его знакомый живописец нарисовал великую картину — три метра на три — «Искательница вшей», которая снискала оглушительный
— Ну вы, художники, уже всем надоели! — восклицал мальчик. — Кто написал бы сейчас «Сикстинскую мадонну»? Один художник занимается тем, что кусает собак, живет в будке и ходит на четырех ногах, другой из какашек складывает фигуры. Где, черт вас всех побери, классическое искусство?
Я помахала им, но они были так увлечены, что не обратили внимания. Ладно, роман я оставила на столе. На пустом письменном столе — в центре — полностью законченный роман. Название — «Утопленник». Хотя у меня там утопленника никакого нет.
— Неважно, — говорил Левик. — «Утопленник» — название культовое.
Я спустилась в метро и увидела жуткое зрелище: на скамейке сидела девочка и сдирала кожу с персика.
В вагоне двое забулдыг отгадывали кроссворд. Один говорит:
— «Последний подарок от группы товарищей?» Пять букв!
Второй, поразмыслив:
— …Шорты?..
— Венок! — подсказала им старушка.
Они примерили.
— ДА!!! — так радостно.
Морем пахнет. И эти крымские пирамидальные тополя… Что они делают здесь, вдоль наземного перегона «Коломенская» — «Автозаводская»?..
— Пойдите сюда, — позвал меня какой-то тип в телогрейке и ватных штанах с двумя сумками картошки. — Я покажу вам то, чего вы никогда не видели!..
— А что? А что? — и уже иду к нему, в случае со мной эта фраза безошибочно срабатывает, тем более, он протянул мне конфетку, театральный леденец.
— Смотри, — сказал он и вынул из кармана пистолет. А сам пьяный, еле на ногах держится. — Хочешь, я застрелю кого-нибудь?
— Упаси Господи, — говорю я, уже грызя его леденчик.
— Я спекулянт, аферист и убийца. Два института закончил.
— А где на это учат? — я спрашиваю. — В каких институтах?
— Жизнь учит, — ответил он. — Сам я рязанский, Сельскохозяйственный окончил в Рязани. Год отработал в народном хозяйстве, пять лет отсидел в тюрьме, вышел, поступил в Радиотехнический институт…
— Молодец какой, — говорю, — опять поступил в институт!
— …окончил и стал грабителем и убийцей! Хочешь, дам свой телефон? Позвонишь: «Витек, так и так…» Если тебе надо кого-нибудь чикнуть.
— Нет-нет, — говорю я, — огромное спасибо.
— Зря! Ты не смотри, что я скромно одет. У меня все есть: ботинки саламандра, пальто от «Хуго Босс». Я просто жене из загорода картошку везу.
— А ваша жена знает, — спрашиваю, — что вы по профессии — бандит?
— Ни в коем случае, — он ответил. — Дома ты один, на работе другой, в милиции третий.
— Зачем это вам? — я спрашиваю. — К чему? У вас хорошие глаза, доброе лицо…
— Значит, постарел, обвисла кожа, — произнес он с большой печалью и пошел на выход такой походкой, как будто он из картошки сделан. Все его толкают, пинают, а у него в кармане заряженный пистолет.
Голуби наполняли воздух своими криками. Пока я шла к Хаиму, погода сто раз поменялась — то солнце, то дождь, то туман, везде жгли осенние листья, стелился дым, падал снег, неслись облака. Случайно по Божьей милости разум покинул меня в этот день. Я, кажется, завтра умру, ну и что из того? Я собиралась жить вечно, но была встревожена и жалка, теперь я шагаю по улице, и во мне поднимается т о м о е забытое ликование. Впервые в жизни я наслаждалась самой собой, ни о чем не горюя и не беспокоясь. Ни о деньгах, ни о взаимной любви, я ела мороженое — эскимо шоколадное в шоколадной глазури (кстати, они переборщили с шоколадом, знала бы — не купила!). И несла такое же Хаиму Симкину.
Хаим встретил меня по-домашнему, в шлепанцах и трико, он был радушен, пузат, одинок и расслаблен. Сразу мне было вручено письмо и подарок от Мони Кваса.
Письмо было короткое: «Люблю… И хочу!»
А подарок — продолговатый кожаный коричневый барабан.
Как вам это нравится, а? Купить мне на базаре в Иерусалиме барабан?! Вот где мне бы хотелось побывать, если было б еще немного времени — на базаре в Иерусалиме. А еще больше — в Индии!
Мы как раз с моим Левиком собирались поехать в Индию. Так, неконкретно, когда-нибудь, хоть когда-нибудь, я всегда мечтала об этом, с детства, спутешествовать в Северную Индию, в предгорья Гималаев! А уж от импотенции для Моньки Кваса или дяди Теодора в Гималаях тьма тьмущая разнообразных трав. Нужно только выбрать по темпераменту и соблюсти правильную дозировку. А впрочем, какая Индия? Здесь, в Москве, на углу Хрустального и Варварки — заходи, получай йохуимбэ сколько нужно, без ограничений! Кстати, этот наш дядя Теодор, мне Миша сам говорил, такой козел! Но Миша ему обязан. Ой, какая огромная очередь, кто старый, кто косой… «Капричиос» Гойи, сновиденья Босха. Я в долларах хотела заплатить, а в долларах нельзя. Пошла менять, вернулась, а там новая очередь.
Я говорю этим старикам:
— Я уже стояла! Пустите меня! У вас все впереди! Вы только начинаете жить… А я завтра умру. Или даже сегодня вечером. Я могу не успеть сделать самое главное.
Но они молчали и недоверчиво смотрели на меня.
— Вот в чем у вас загвоздка, — я сказала им, всей этой нескончаемой толпе, — вы не доверяетесь бытию! …Я чту обряд той петушиной ночи. Куда как беден радости язык! — я сказала им. — Эта импотенция — только следствие вашего недоверия жизни. Придите в мои объятия, братья! Идите, идите за пределы, совсем за пределы, проснитесь, радуйтесь!..
Какой-то голубой луч стоял над моей головой, я обнаружила его еще в метро, увидела, но не глазами. Он то застывал, как будто он ледяной, то оживал и вибрировал, и в нем видна была пыль и тоненькие прожилки. Сегодня он сопровождал меня целый день, терял и снова находил и был так ощутим, что мне казалось, все его видят.
Где мой Белкин? Где друг мой, товарищ и брат, отгулявший со мной столько весен в цветущих садах, отслушавший соловьев, особенно одного я запомнила на ветви дуба — как он усердствовал, расшибался в лепешку, вся грудь у него, вся грудная клетка ходила ходуном. Где мой неразлучный приятель, на вопрос «Как дела?» пожимавший плечами: «Какие события в жизни дурака? Верба зацвела, потом вишня, затем груша и яблоня, а в траве — желтые одуванчики»… Тот, кто когда-то на свадьбе своего сокурсника поссал в стакан и выпил — за здоровье молодых, а ведь тогда ничего еще не было известно об уринотерапии! И посвятивший мне стихотворение: «Ты такая маленькая, любимая, тебя во тьме я перепутал с курицей».