Гений Умирает Дважды
Шрифт:
Между тем Семен Яковлевич, выйдя из своего кабинета, тотчас направился в палату, где в одиночестве лежал Арон Абрамович. Войдя к нему, Леваневич тщательно затворил за собой дверь.
— Ну что, как себя чувствуем? — с напускной медицинской бодростью спросил врач.
— Спасибо, доктор, немного лучше…
Штихельмахер был бледен, бледен до синевы. И на вошедшего не обратил особого внимания.
— Сейчас мы вам укольчик сделаем… Общеукрепляющий…
Арон Абрамович послушно выпростал из-под одеяла левую руку, поддернул повыше рукав, повернул руку так, чтобы было удобнее колоть. Леваневич достал
— Нуте-с, закатайте, пожалуйста, рукав повыше…
В душе Штихельмахера шевельнулось какое-то нехорошее предчувствие. Он слегка повернул голову, посмотрел на своего лечащего врача… Непонятно, с чего это сам врач лично решил сделать ему укол. Да и шприц какой-то непривычный… Однако что-то спросить Арон Абрамович постеснялся. В конце концов врач есть врач, и его нечего опасаться.
Под больничной рубашкой оказалась старческая худая серовато-бледная рука с рельефно обозначившимися синими венами. У локтя виднелись характерные точки — Штихельмахеру уже делали несколько внутривенных уколов.
Хорошо, что этот укол можно делать не обязательно в вену, — подумал Леваневич. В своем нынешнем возбужденном состоянии он мог бы и не попасть в эту тонкую синюю жилку, особенно если бы кровеносный сосуд ушел в сторону… Подумал — и с силой ткнул тонкой иглой в дряблую старческую мышцу. С силой сдавил стенки шприц-тюбика, выталкивая содержимое в живую плоть. И только выдернув иголку, сообразил, что у него в руках нет смоченной в спирту дезинфицирующей ватки. По большому счету она сейчас попросту не нужна. И все-таки…
— Вот и все, — через силу улыбнулся Семен Яковлевич. — Теперь вы можете беседовать.
— С кем беседовать? — равнодушно спросил Штихельмахер, поправляя рукав.
— К вам пришел следователь. Сейчас он войдет.
Больной удивленно повернул к нему голову.
— Следователь? — переспросил он. — А зачем следователь?
— Ну как же… У вас такое произошло…
Известие о визите следователя Штихельмахера немного оживило.
— Да-да, конечно… Когда он будет?
— Прямо сейчас.
Леваневич привычно бросил использованный шприц-тюбик в воронку утилизатора и вышел из палаты. Только бы этот чертов следователь не заметил, насколько он, Семен Яковлевич, сейчас взволнован…
Вадим Сергеевич сидел на том же месте, где врач его и оставил. Он держал в руках взятую со стола газету и нетерпеливо притоптывал ногой.
— Простите, что заставил вас ждать, — через силу улыбнулся врач. — Дела, сами понимаете… Прошу вас, идемте, я проведу.
Штихельмахер лежал в отдельной палате, что для Вострецова было просто идеально. Рядом, на экране установленного на тумбочке чуть слышно гудящего прибора, судорожно дергались несколько зеленых точек, оставляя за собой сложные кривые. Арон Абрамович лежал с прикрытыми глазами. На звук открывающейся двери он приподнял веки и покосился на посетителей. Да, и в самом деле слаб старик, еще и впрямь, не дай Бог, окочурится, подумал следователь, усаживаясь на высокую круглую табуретку, стоявшую в ногах больничной койки.
— Мне можно поприсутствовать при разговоре? — Леваневич знал, что должно произойти через несколько минут, страстно жаждал уйти, а потому старался изобразить желание диаметрально противоположное.
— Я был бы вам признателен, Семен Яковлевич, если бы вы нас покинули, — извиняющимся тоном ответил следователь. — Это ненадолго, всего пяток вопросов.
Врач с готовностью — чтобы не было видно вспыхнувшей в нем радости — повернулся, взялся за ручку двери.
— Ну что ж… — обронил он через плечо. — Я понимаю… Тайна следствия и все такое… Если вдруг что понадобится, вот кнопка вызова медсестры.
Оставшись наедине с больным, следователь достал из кармана удостоверение. Молча протянул, раскрытым, Штихельмахеру.
— Вы не могли бы ответить мне на несколько вопросов? — спросил после этого.
— Пожалуйста, — с готовностью, слабым голосом, отозвался больной. — Только простите, молодой человек, у меня нет здесь очков… Как ваше имя-отчество?
— Вадим Сергеевич. Так вот, Арон Абрамович, вы не могли бы мне в общих чертах рассказать, чем вы лично в последнее время занимались в своей лаборатории.
По мнению Вострецова, вопрос выглядел вполне безобидным — ведь по словам Леваневича сердечник не мог знать о расстреле лаборатории. Однако Штихельмахер совершенно неожиданно оживился. Даже его серые щеки слегка порозовели.
— А откуда вы знаете? — спросил он, попытавшись приподняться на локтях, однако вовремя спохватился и осторожно откинулся на подушку.
— Что откуда я знаю? — растерянно переспросил следователь.
— Ну это, чем я занимался в лаборатории…
Так, значит, я чего-то важного не знаю, сориентировался в ситуации Вострецов. Однако азбука допроса: обнаруживать свою неосведомленность никак не следует.
— Ну вот знаю же, — слегка развел он руками. — А что, разве это такая уж тайна?
— Карина рассказала?
Карина… Какая Карина?.. Стоп! Карина Туманян. Ведь так зовут девушку, которую увезли бандиты, расстрелявшие лабораторию. И получается, что Карина работала над чем-то совместно с этим Штихель… как его, бишь… Штихельмахером. Значит, ее увезли не просто так, по причине ее красоты, для утех. И значит, скорее всего, все это и в самом деле напрямую связано между собой.
Та-ак… Любопытный получается карамбольчик… Надо раскручивать его, раскручивать…
— Арон Абрамович, прошу извинить меня за бестактность и киношность фразы, но вопросы буду задавать я вам, а не наоборот. Хорошо?
— Да-да, конечно, я понимаю…
Больной немного поводил головой, устраиваясь поудобнее. Вновь устало прикрыл глаза. Что-то в его состоянии не нравилось Вострецову. Только что выглядевший более или менее бодрым, теперь Штихельмахер на глазах слабел, дышал тяжело, надсадно; на его щеках все явственнее проступала неестественная бледность. Почему-то бросились в глаза наливавшиеся синевой ногти на лежавшей поверх одеяла руке. Зеленоватые кривые на экране вдруг пошли как-то вразнобой, потеряв свою хоть и замысловатую, но слаженную синхронность…