Геном бессмертия
Шрифт:
— А как с шумовыми эффектами? Будем фрица тревожить? Мои орлы в прошлую вылазку один интересный блиндажик неподалеку приметили. В полутора километрах, правее места перехода. Очень он похож на склад боеприпасов. Если боги войны не промахнуться, вполне приличная кашица может завариться. А вы тем временем, под шумок, вглубь и проскользнете.
— Заманчиво, — задумался Корнеев. — И часто вы так здешнюю немчуру беспокоите?
— В общем, нет. С недельку уже даем немцу успокоиться. С пулеметов постреливаем периодически, чтоб уж совсем гады не расслаблялись. Парочку мин забросим.
— Так точно. Был приказ огня не открывать.
— Тогда и сегодня не лишайте их покоя… — решил Корнеев. — Для толкового контрразведчика, незапланированный шум вернее красной ракеты сигнал подаст. Передовую легко проскочим, а в тылу — частям СС, жандармерии и войскам охраны тревогу объявят. Пусть себе спят спокойно. Авось, они именно этого отвлекающего маневра и ждут от нас? А мы — тихонько, на мягких лапках пойдем.
— Умно, — согласился Басов, с уважением поглядев на майора. — Тогда у меня все, товарищ майор. Будут еще вопросы?
— Нет, спасибо, капитан. Я увидел достаточно. Поехали обратно, Вадим. Будем готовиться к выходу.
Глава шестая
Осветительная ракета взмывала в небо каждые десять минут, на тридцать бесконечно длинных секунд ослепляя мир призрачным белым светом. А потом все снова проваливалось в непроглядную тьму, как будто на глаза падали бронированные шторки. Такую густую, что собственной руки не разглядеть, даже прикоснувшись кончиком пальца к носу. Единственная возможность быстро восстанавливать зрение — плотно зажмурить глаза и укладываться лицом вниз, как только заслышишь шелест взмывающего над ничейной полосой фашистского фейерверка.
Лежишь, плотно вжимаясь в землю, слепой, беспомощный и кажется, что все до единого фрицы, притаившиеся в траншее, смотрят сейчас тебе в спину сквозь прицелы автоматов и пулеметов. И вот-вот нажмут на спусковые крючки. Но проходит секунда, другая, десятая… Спасительная тьма возвращается, и снова можно двигаться вперед. Осторожно, но быстро — не теряя ни одного драгоценного мгновения. Ведь противник сейчас тоже слеп, как выползший из норы крот. Вперед, только вперед… До насмешливого шороха очередной рукотворной звездочки, нахально затмевающей все иные — настоящие, но такие далекие и равнодушные.
Глядя, как оба сапера аккуратно проверяют разминированный накануне проход, Корнеев в который раз мысленно поблагодарил капитана Басова за отлично проделанную работу. И особенно — за припасенные у речки доски. Без них преодоление осклизлых, глинистых берегов могло и в самом деле превратиться в нешуточное препятствие. Не вспоминая о том, что грязные и мокрые разведчики непременно наследили бы в немецких траншеях, и вся скрытность операции растаяла бы с восходом солнца, как предрассветная дымка. Какой из тебя, к такой-то матери, "призрак": если маскировочный костюм изгваздан с ног до головы, а каждый шаг оставляет четкий отпечаток мокрой глины? Отпечаток — умноженный на дюжину пар солдатских сапог. Чтоб обнаружить такую тропу фашистам не понадобилось бы умение Дерсу Узала, или Соколиного Глаза.
Ползли двумя
Пока все шло как сыр по маслу. Ловко да гладко.
Немец периодически подсвечивал себе ракетами, несколько раз прочесал нейтралку из пулемета, чередуя обычные пули с трассирующими, но и только. Разведчиков не ждали… Или — наоборот? Корнеев вспомнил слова полковника Стеклова, сказанные накануне.
"Если я не ошибся, Николай, то к объекту вы пройдете, как по ковровой дорожке. Штейнглицу очень надо, чтобы группа дошла до объекта. Уж чем он там будет тебя убеждать, что цель ложная, я не знаю, но что до места назначения проведет разведчиков без сучка и задоринки — и к гадалке не ходить. Это и будет знак, что мы их прокачали верно…".
Вот и думай, майор, шевели мозгами. Ищи нестандартные решения. На то тебе, товарищ Корнеев, голова и дадена, а не токмо для ношения фуражки или другого форменного убора. Подмечай мелочи, анализируй… Хотя, с другой стороны, до тех пор, пока задача группы совпадает с вражескими планами, можно с гитлеровцами и в поддавки поиграть. Готовясь к тому, чтобы в любой момент изменить правила, и пока враг очухается — уйти, вывернуться из-под удара.
Ракета опять хищно полыхнула, и все замерли, вжимаясь в землю.
Первая линия окопов была уже совсем рядом, метрах в пятнадцати. Левее, где немцы оборудовали пулеметное гнездо, слышался негромкий разговор. Какой-то Ганс рассказывал какому-то Дитриху о последнем, полученном из дома письме. И жаловался, что давно не был в отпуске. Мол, соскучился, сил нет… А товарищ участливо советовал ему отвести душу, постреляв по русским. Видимо, Ганс согласился, потому что пулемет быстро затарахтел, выплевывая в ночь рой пуль и ссыпая в кучку, под ноги, излишне говорливым пулеметчикам пустые, дымящиеся гильзы.
Пользуясь поднятым шумом, разведчики ссыпались в траншею и, пробежав с десяток шагов, за спинами увлеченных стрельбой немцев, свернули в ближайший ход сообщения. Здесь замерли, сбившись плотной кучкой, ощетинившись автоматными стволами, напоминая настороженного ежа. Еще не свернувшегося клубочком, но уже сжавшегося, готового атаковать или убегать. Как раз вовремя… У пулеметчика Ганса закончилась лента, и траншею накрыла вязкая тишина. А еще мгновение спустя, разбрызгивая искры, рассерженно зашипел, взмывая в небо, светящийся сгусток. Одновременно из приоткрытой двери блиндажа вырвался луч фонарика, к счастью шарящий по противоположной от группы стенке траншеи.
— Schiessen zu aufheben! (Прекратить стрельбу!) — заорал кто-то нервно. — Dass darbot sich? (Что случилось?)
— Schuldiger, Herr Hauptmann! Zeigte sich! (Виноват, господин капитан! Показалось!)
— Donnerwetter! Verfluchter Hund… (Гром и молния! Проклятый пес…) — все еще раздраженным тоном, но уже гораздо тише проворчал разбуженный стрельбой офицер. Он потоптался еще немного на пороге, а потом шагнул обратно и плотно закрыл за собой дверь блиндажа.