Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения.

Дикинсон Эмили

2

Победа, единение, вера, тождество, время, Нерушимые договоры, богатства, тайна, Вечный прогресс, космос и современные открытия. Вот она, жизнь, Появившаяся на свет в мучительных родах, в судорогах и конвульсиях. Удивительная! И реальная! Под ногами божественная земля, над головой солнце. Смотри — вертится земной шар, Вон там древние континенты прижались друг к другу, А вот материки нынешние и будущие и перешеек между Севером и Югом. Смотри — огромные бездорожные пространства Меняются как по волшебству, их заполняют Бесчисленные массы людей, И вот уже существуют на этих землях выдающиеся люди искусства и государственные учреждения. А теперь посмотри сквозь время На бесчисленных

моих читателей. Твердым и уверенным шагом идут они неустанно, Вереницы людей, Американос [102] , сотни миллионов, Вот одно поколение, свершив свой подвиг, уходит, И другое поколение, свершив свой подвиг, уходит следом, Лица идущих повернуты ко мне, дабы слышать. И глаза их смотрят на меня.

102

«Американос» (ср. далее «Либертад» — «свобода» (исп.). — Включением в поэму слов из испанского, латинского, французского и других языков для обозначения особенно важных понятий Уитмен стремился подчеркнуть интернациональный, всеобщий характер своей поэзии.

3

Американос! победители! марш человечества! Передовые! марш века! Либертад! массы! Для вас мои песни. Песни о прериях, Песни о Миссисипи, бесконечно плывущей вниз к Мексиканскому морю, Песни об Огайо, об Айове, об Индиане, Висконсине, Иллинойсе и Миннесоте, Песни, которые разлетаются из Канзаса, из самого центра, которые слышны всюду, Песни, которые бьются в огненных пульсах и все оживляют.

4

Возьми мои листья, Америка, унеси их на Юг, унеси их на Север, Радуйся им, куда бы они ни прилетели, это отпрыски твоего древа, Сбереги мои песни на Востоке и на Западе, и они сберегут тебя, И вы, ранее спетые песни, в любви соединитесь с ними, ибо они стремятся в любви соединиться с вами. Я постиг старину, Я учился, сидя у ног великих мастеров, И если я достоин, пусть великие мастера вернутся и изучают меня. Во имя этих Штатов вправе ли я презирать древность? Штаты — дети древности и тем самым оправдывают ее.

5

Ушедшие поэты, философы, священнослужители, Великомученики, художники, изобретатели, давно исчезнувшие правительства, Создатели языка в неведомых странах, Народы, некогда могущественные, а ныне вымирающие и пришедшие в упадок, Я не вправе продолжать, пока не воздам дань уважения тому, что вы оставили нам. Я изучил ваше наследие, оно восхитительно (я даже порою бродил в мире ушедшем), И понял — ничто не может быть более великим и заслуживать большего почитания, нежели оно заслуживает, Но, тщательно изучив прошлое, я оставил его И стою там, где я есть, — в моем сегодняшнем дне. Здесь сходят на берег женщина и мужчина, Мужская и женская наследственность мира, пламя материи, Вот она, духовность, всем понятная и открыто признанная, Вечное стремление, конец зримых форм, Владычица одаряющая грядет после томительного ожидания, Приближается душа.

6

Душа, Во веки веков, дольше, чем земля останется бурой и твердой, дольше, чем будут существовать приливы и отливы, Я буду слагать поэмы о материи, ибо считаю, что эти поэмы самые духовные, Я буду слагать поэмы о моем теле и смертности, Ибо считаю, что только так можно создать стихи о моей душе и бессмертии. И для этих штатов сложу я песню о том, что ни один штат ни при каких обстоятельствах не должен подчинить себе другой штат. И еще я сложу песню о том, что все штаты и днем и ночью должны жить в дружбе, и два соседние штата не должны враждовать. А для ушей Президента я сложу песню, в которой будут слышны угрозы и лязг оружия, И сквозь частокол оружия будут проглядывать хмурые лица; И о безликом Страхе, вобравшем в себя черты многих, я тоже сложу песню, О клыкастом, ощеренном Страхе, возвышающемся надо всеми, О воинственном, грозном Страхе, чья голова в поднебесье (Как бы ни был высок самый высокий человек, Страх подчас выше). Я призна́ю все современные страны, Я прослежу географию шара земного и сердечно приветствую все города, малые и большие. А людские занятия! Героизм их — на море, героизм их — на суше, в песнях своих я расскажу об этом, Все расскажу я о героизме, как понимают его американцы. Я спою песню товарищества, Я докажу, что в одном должны объединиться многие, Я уверен, что многие должны создать идеал мужественной любви, найдя его во мне, Потому и позволяю я вырваться наружу пламени, которое пожирало меня, Долго тлели угли в костре, я уберу все, что мешало ему гореть, Я дам полную волю огню, Кто, если не я, может постичь любовь с ее радостями и печалями. Кто, если не я, может стать поэтом товарищества?

7

Я верю в достоинство человека всех рас и веков, Народ мой выслал меня вперед, Моими устами поет безграничная уверенность. Омнес! Омнес! [103] Пусть некоторые презирают все на свете, Я сложу песню о зле, и о зле рассказать я должен. Ведь и во мне уживаются добро и зло, как во всей моей нации, и я утверждаю, что зло относительно. (А если оно существует, то я утверждаю: оно неотъемлемая часть бытия и вашего, и моего, и страны моей.) Я, который за многими шел, за которым следуют многие, провозглашаю свои взгляды и спускаюсь на арену (Кто знает, может быть, именно мне суждено издать самый громкий, самый победный клич, Вылетев из моих уст, может быть, он воспарит над миром). Ничто не существует ради себя самого, Я утверждаю, что вся земля и все звезды в небе существуют ради религии. Я утверждаю, не бывало еще на земле истинно верующего. И никто еще не склонил в почитании колен и не вознес молитв достойных, И никто еще даже отдаленно не помышлял, сколь прекрасен он сам и сколь надежно будущее. Я утверждаю: подлинное и надежное величие этих Штатов — вот истинная религия, И нет на земле другого величия подлинного и непреходящего (Нет ни существа, ни жизни достойной без этой религии. Нет ни страны, ни мужчины, ни женщины без этой религии).

103

Omnes (лат.) — «все».

8

Что ты делаешь, юноша? Неужели ты столь серьезен, столь предан литературе, науке, искусству, любовным утехам? Ужли так важны для тебя мнимые ценности — политика, споры, Твое честолюбие или твой бизнес? Что ж, я не скажу против ни слова, я сам воспеваю все это, Но смотри! Быстро они исчезнут, сгорят во имя религии, Ведь не все вокруг создано, чтобы питать обжигающее пламя, главный огонь жизни, И тем более гореть во имя религии.

9

Чего же ты ищешь, такой молчаливый и задумчивый? Что нужно тебе, камерадо? Сын дорогой мой, ты думаешь, это любовь? Послушай, сын дорогой мой, послушай, Америка, дочь моя, сын мой, Это так больно — любить женщину или мужчину бездонно, и все же это великое чувство, оно приносит удовлетворение, Но есть чувство еще более великое, которое сплотит мир воедино, Это чувство величественно, оно превыше всего, руки его распростерты надо всем и благословляют все.

10

Знайте только, ради того чтобы бросить в землю семена еще более высокой религии, Эти песни, каждую в своем роде, я пою. Мой товарищ! Для тебя моя песня, чтобы ты мог разделить со мной два величия, и третье — самое великое и всеобъемлющее, Величие Любви и Демократии, величие Религии. Я вместил в себе целый мир, предметы зримые и незримые, Таинственный океан, в который впадают реки, Пророческий дух материи, сверкающий вкруг меня, Живые существа и тождества, о которых мы не ведаем, им несть числа, они рядом, Связь с ними я ощущаю ежедневно и ежечасно, Связь с явлениями существующими и теми, которые должны появиться, требовательно они ждут от меня чего-то. Нет, не человек, который в детстве каждодневно целовал меня, Сплел нить, привязавшую меня к нему более, Чем к небу и всему духовному миру, Хотя им обязан я темами моих стихотворений. О, эти темы-равенства! О, божественное общее! Поют и дрожат под солнцем ныне, в полдень и на закате, Мелодии, которые прилетели через века ко мне, Я добавил к их неумолчным звукам свои аккорды и с легким сердцем отослал их в будущее.

11

Утром я обычно гулял в Алабаме И любил наблюдать за самкой пересмешника, она высиживала птенцов в зарослях шиповника. И самца пересмешника я наблюдал И останавливался, бывало, неподалеку, чтобы лучше слышать его, радостная песнь раздувала птице горло. И однажды понял я, что песнь его предназначалась не нам, А тому неуловимому и еле внятному, что было скрытым еще, Песнь его была сокровенным посланьем, тайным подарком тому, кто рождается.