Генрих Третий. Последний из Валуа
Шрифт:
Недалеко от Сан-Луиджи их встречают сорок гондол, на которых – сорок юношей, отобранных среди самых знатных венецианских семейств, чтобы служить королю во время его пребывания в Республике. Генрих любезно приветствует своих новых спутников.
У причала Мурано их ждал отряд личной стражи кондотьера Костанцо, и король, следом за своими сорока пажами, под звуки скрипок сходит на берег. Во дворце Капельо, принадлежащем маркизу де Вико, в его честь дается банкет на пятьсот человек, а вечером король, несколько утомленный столь пышным приемом, удаляется в отведенные ему покои.
Его манила Венеция, такая близкая и в то же время недостижимая из-за условностей этикета. И, не устояв, он уступает герцогу Феррарскому, который уговаривает его тайком съездить в Венецию.
Одевшись студентом и забыв о шестидесяти гостях, которых он пригласил на ужин, Генрих спускается по потайной лестнице дворца и садится в гондолу.
Это была сказочная ночь, когда все звезды отражались в замершей воде; в лунном свете четко выделялись зубцы дворцовых башен, дул легкий ветерок. Вот показались купола Святого Марка, затем – Дворец дожей, за которым призрачно высился Сан-Джорджио.
А на другое утро под перезвон колоколов и пушечную пальбу дож Мосениго прибыл на Мурано. Король не дает ему преклонить колено и тепло обнимает; ему представляют самых знатных людей Венецианской республики, а потом, усевшись в гондолы, они направляются на Лидо, где у триумфальной арки, расписанной Тинторетто, их ждет патриарх Тревизано.
После торжественного богослужения начинается прием, который длится до наступления темноты. Весь город горит огнями – начался фейерверк, а площади и набережные заполнил людской поток.
Ни один завоеватель, ни один освободитель не встречал здесь такого приема. К этой шумной толпе протягивает Генрих руки, потрясенный оказанной ему честью, и в эту незабываемую минуту он думает о той, чьими неустанными трудами досталась ему эта корона: «Если бы королева-мать была здесь, чтобы разделить со мной все эти почести, которыми я обязан только ей!»
Генриху 20 июля пришлось вернуться к проблемам, которые ставило перед ним его новое положение, когда приехал его дядя, герцог Филиберт-Эммануэль Савойский. Герцог Савойский, прославившийся как своими победами на поле брани, так и мудростью своего правления, стремился получить от Генриха то же, что и его племянник князь Альфонс. Генрих, чья пылкая душа всегда откликалась на любые проявления симпатии, встречает его с распростертыми объятиями, но все серьезные дела откладывает до следующего дня – он готов был пожертвовать всем ради своего медового месяца с Венецией.
Весь город, начиная с дожа и кончая рабочими Мурано, словно сговорился покорить его; торжественные богослужения чередовались с приемами, на которых собиралось до трех тысяч человек, и театральными представлениями, устраиваемыми специально для короля.
Однажды утром дож неожиданно заговорил с Генрихом о серьезных делах. Венецианская республика жестоко раскаивалась в том, что, внеся свою лепту в разгром турецкого флота при Лепанто, она тем самым способствовала усилению могущества Испании. Венеция хотела бы восстановления могущества Франции, которая тогда смогла бы несколько обуздать честолюбивые устремления Филиппа II. Отеческим тоном дож посоветовал Генриху отнестись спокойно к тем областям Франции, что охвачены волной либерализма, но молодой монарх не хочет ничего обещать. Разве может он так быстро забыть, что был вождем католической партии со всеми вытекающими отсюда последствиями?
В огромной галерее Дворца дожей 25 июля устраивается еще один праздник. На возвышении, покрытом ковром, на котором вышиты цветы лилии, установили трон, и, усевшись на него, Генрих принимал парад знатных дам и девушек – им выпала честь танцевать перед ним. Все они в белых одеждах, украшенных драгоценными камнями и перехваченных золотыми поясами с бриллиантами.
Но всем этим пышным торжественным празднествам Генрих предпочитал тихие прогулки по улочкам Венеции или среди лавочек Риальто. Он был неспособен устоять перед собственными капризами и покупал то огромные жемчужины, то благовония, а герцог Феррарский тем временем отчаянно умолял всех банкиров Италии ссудить деньги для путешествия короля.
Тем временем из Франции приходили тревожные вести – надо было покидать этот необыкновенный город. Генрих, совершенно им очарованный, преподнес дожу огромный бриллиант, а своему хозяину, Луиджи Фоскари, – золотую цепь стоимостью в пятьсот экю; он благодарит своих пажей и приглашает их всех посетить его во Франции. Дож провожает Генриха на гондоле до Фучины, первого города на твердой земле. Король кидает последний взгляд на воды лагуны и, подавив тяжелый вздох, усаживается в карету…
Венецию он не забудет никогда. Французы будут удивлены, когда увидят, что приехал Генрих III, во многом отличающийся от герцога Анжуйского. И без сомнения, одной из причин этой метаморфозы была Венеция. Ее сладостный яд просочился в душу Валуа и разбудил дремлющие там силы, которым не давали выхода воспитание, традиция и религиозные догмы.
Генрих был воином, дамским угодником, любителем жестоких забав потому, что его окружение ставило эти ценности превыше всего. В Венеции он увидел другое: он понял, что набожность может идти рука об руку с утонченным развратом, изысканная игра ума – с безжалостной плутократией, что политические законы могут быть одновременно строгими и гибкими – и все это было окутано завесой восточного фатализма. Этот новый мир открылся молодому монарху в решающий час его жизни – когда началось его душевное выздоровление после польского грустного заточения.
Дремавшие в нем молодые силы просыпались, и вместе с ними просыпалась его душа – поэтичная, противоречивая, склонная к мистицизму и к фривольности, пылкая, чувственная и чувствительная, временами жестокая и честолюбивая, исполненная чувства ответственности перед миром. И только возвышенная любовь к Марии де Конде связывала с прошлым этого молодого короля эпохи Возрождения, которого открыла в Генрихе Италия.
Глава 2
«Он может все, нужно только захотеть…»
(27 июля – 5 сентября 1574)
Пока ее обожаемый сын открывал для себя красоты Венеции, Екатерина яростно сражалась за то, чтобы сохранить для него королевство.
Еще никогда со времен Карла VI Франция не переживала таких беспорядков и безумия. Двенадцать лет непрерывной гражданской войны привели к полной анархии и варварству, как в деградирующих цивилизациях. Раздираемая противоречиями центральная власть сосредоточилась при дворе, полном заговорщиков, а страна напоминала корабль, потерявший управление. Распоряжения этой власти нигде, кроме Парижа, в расчет не принимались. Города и целые области жили по собственным законам, в деревнях хозяйничали разбойники. Помимо самостоятельной полиции и местных властей, практически не зависящих от центра, существовала целая армия наемников, верность которых гарантировало только регулярно выплачиваемое жалованье, а платить было нечем.