Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 5
Шрифт:
— Неужто вправду так говорят? — встревоженно спросил маленький рыцарь.
Но Заглоба расхохотался, а Бася, прижавшись своей розовой щекой к щеке мужа, сказала, понизив голос:
— Ой, Михалек! Съездим как-нибудь в Ченстохову, поклонимся чудотворной иконе, может, божья матерь нашим мольбам внемлет!
— Верно, это наилучший способ, — одобрил Заглоба.
Супруги расцеловались, после чего Бася сказала:
— А теперь подумаем, как помочь Азье и Эвуне. Нам хорошо, пусть и им хорошо будет!
— Будет им хорошо,
— Бесчувственный он человек, — сказала пани Володыёвская.
На что Заглоба возразил:
— А представь себе, Баська, что у тебя есть дочь и надо ее за какого-то татарина отдавать? Ну что?
— Азья — князь! — ответила Бася.
— Не спорю, Тугай-беев род знатный, но возьми такой пример: Гасслинг хоть и был дворянин, а ведь Крыся Дрогоёвская не пошла б за него, не имей он нашего шляхетского званья.
— Так позаботьтесь, чтоб и Азья его получил!
— Легко сказать! Даже если кто согласится разделить с ним свой герб, таковое волеизъявление должен сейм подтвердить, а для того нужно время и протекция.
— Время — это хуже, а протекция бы сыскалась. Уж наверно бы пан гетман Азье в поддержке не отказал — он в отважных воинах души не чает. Михал! Пиши гетману! Что тебе нужно: чернила, перо, бумага? Пиши не откладывая! Сейчас я тебе все принесу, и свечу, и печать, а ты сядешь и напишешь без промедленья!
Володыёвский только засмеялся:
— Господь всемогущий! Я у тебя просил жену степенную и рассудительную, а ты мне что дал? Ветер!
— Смейся, смейся, а я возьму, да навсегда утихну!
— Типун тебе на язык! — поспешно воскликнул маленький рыцарь. — Не бывать тому! Тьфу, тьфу, не сглазить! — И обратился к Заглобе: — Может, ты, сударь, знаешь какие слова против сглазу?
— Знаю и уже все, что надо, сказал! — ответил Заглоба.
— Пиши! — закричала Бася. — Не доводи меня до исступленья!
— Я б и двадцать писем написал, лишь бы тебе угодить, да будет ли от этого толк? Здесь сам гетман бессилен, и протекции он раньше времени оказать не сможет. Милочка ты моя, панна Нововейская тебе открылась — прекрасно! Но ведь с Азьей ты еще не говорила и пока не знаешь, отвечает ли он Нововейской взаимностью.
— Ого! Не отвечает! Как же не отвечает, когда он ее в сенях поцеловал! Ну что?
— Золотце мое! — воскликнул со смехом Заглоба. — Ты у нас словно только-только на свет родилась, разве что язычком болтать уже научилась. Голубушка, да если б мы с Михалом хотели жениться на всех, кого целовать доводилось, нам бы пришлось спешно магометанскую веру принять и мне сделаться падишахом, а ему — крымским ханом! Что, Михал, не так разве?
— Михала я один раз заподозрила, еще когда он моим не был! — сказала Бася. И, грозя мужу пальчиком, затараторила шутливо: — Шевели усиками, шевели! Не отопрешься! Знаю, знаю! И ты знаешь!.. У Кетлинга!..
Маленький рыцарь и вправду шевелил усиками — отчасти для куражу, отчасти чтобы скрыть смущение. Наконец, желая перевести разговор на другую тему, он сказал:
— И все-таки точно ты не знаешь, влюблен ли Азья в Нововейскую?
— Погодите, я его призову к себе и выспрошу с глазу на глаз. Да влюблен он! Должен быть влюблен. Иначе я знать его не хочу!
— Ей-богу, она готова молодца уговорить! — сказал Заглоба.
— И уговорю! Да я хоть каждый день одно и то же буду твердить.
— Сперва ты у него все выпытай, — сказал маленький рыцарь. — Возможно, он сразу не признается — дикарь ведь. Но это не беда! Помалу войдешь к нему в доверие, лучше его узнаешь, поймешь — тогда и решай, что делать.
Тут маленький рыцарь обратился к Заглобе:
— Она лишь кажется простушкой, а на самом деле ох как шустра!
— Шустрые козы бывают! — назидательно заметил Заглоба.
Дальнейший их разговор прервал пан Богуш, который, влетевши пулею и едва поцеловав Басе руку, начал кричать:
— Чтоб этого Азью черти драли! Я всю ночь глаз не сомкнул, разрази его гром!
— В чем же Азья пред твоей милостью провинился? — спросила Бася.
— Хотите знать, что мы вчера делали?
И Богуш, вытаращив глаза, обвел всех троих взором.
— Что?
— Историю творили! Видит бог, я не вру! Историю!
— Какую историю?
— Речи Посполитой. Он — великий человек. Сам пан Собеский диву дастся, когда я ему Азьевы проекты изложу. Просто великий человек, ваши милости, повторяю. Жаль, больше не могу сказать, — вы бы тоже рты поразевали, как я вчера. Одно лишь скажу: если задуманное ему удастся, он бог весть как высоко залетит!
— Например? — спросил Заглоба. — Гетманом станет?
Богуш упер руки в бока.
— Так точно! Станет гетманом! Эх, жаль, не могу больше сказать… гетманом станет, и баста!
— Собачьим, что ли? Аль за волами будет ходить? У чабанов тоже свои гетманы имеются! Тьфу! Чепуху ты, сударь, пан подстолий, городишь… Он — Тугай-беевич, согласен! Но коли ему предстоит гетманом стать, то кем же я стану, кем станет пан Михал, да и ты сам, любезный сударь? Не иначе, как после рождества сделаемся тремя волхвами, подождавши отречения Каспара, Мельхиора и Бальтазара. Меня, правда, шляхта прочила в региментарии — я только по дружбе это звание пану Павлу «Речь идет о Павле Сапеге, воеводе виленском и великом литовском гетмане. (Примеч. автора.)» уступил, — но твои, сударь, предсказания, убей меня бог, не укладываются в голове!