Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 9
Шрифт:
О Спыхове рассказывали всякие страсти. Говорили, будто через топкие болота, посреди дремлющих, заросших ряской и горчаком трясин к Спыхову ведет такая узкая дорожка, что по ней рядом не могут проехать два всадника, будто по обочинам ее валяются немецкие кости, а ночью головы утопленных блуждают на паучьих ножках и со стоном и воем увлекают в трясину всадников вместе с лошадьми. Говорили, будто в самом городке частокол усажен человеческими черепами. Правдой во всем этом было только то, что из-за решетки подземелья, вырытого под домом в Спыхове,
Узнав о прибытии Юранда, Збышко тотчас поспешил к нему; но это был отец Дануси, и поэтому Збышко шел к нему с тревогой в душе. Никто не мог воспретить ему избрать Дануську госпожой и дать ей обет, но ведь княгиня обручила его с нею. Что скажет на это Юранд? Даст ли он свое согласие на брак и что будет, если он закричит, что как отец никогда этого не допустит? Тревога росла в душе Збышка, ибо Дануся была сейчас для юноши дороже всего на свете. Только мысль о том, что Юранд не в вину, а в заслугу поставит ему нападение на Лихтенштейна, придавала Збышку бодрости; ведь он совершил этот поступок, желая отомстить за мать Дануси, и чуть было сам не поплатился за это головой.
Он стал расспрашивать придворного, посланного за ним к Амылею:
— Куда же вы меня ведете? В замок?
— Ну конечно, в замок. Юранд остановился там вместе с двором княгини.
— Скажите, что это за человек?.. Я должен знать, как надо с ним держаться…
— Как вам сказать? Он совсем непохож на других людей. Говорят, раньше, когда сердце его еще не ожесточилось, он был человек веселый.
— Умен ли он?
— Хитер, потому что других бьет, а сам не дается. Эх! Один у него глаз, другой немцы стрелой ему выбили, но одним этим глазом он человека видит насквозь. Никто не может с ним сладить… Любит Юранд только нашу княгиню, женился он на ее придворной, а сейчас вот его дочка у нее воспитывается.
Збышко вздохнул с облегчением.
— Так вы говорите, он не станет противиться воле княгини?
— Я понимаю, о чем вы хотите дознаться, и сейчас расскажу вам все, что слышал. Княгиня говорила ему о вашем обручении — нехорошо было бы утаить это от него, — но что Юранд ей сказал, не знаю.
Беседуя таким образом, они дошли до ворот. Капитан королевских лучников, тот самый, который недавно вел Збышка на казнь, теперь приветливо кивнул ему головой; миновав стражу, Збышко с посланцем княгини вошел во двор, а затем повернул направо к флигелю, который занимала княгиня.
Столкнувшись в дверях со слугой, придворный спросил:
— Где Юранд из Спыхова?
— В угольчатой комнате, с дочерью.
— Сюда пожалуйте, — сказал придворный, показывая на дверь.
Збышко перекрестился и, приподняв занавес на открытых дверях, с бьющимся сердцем вошел в комнату. Однако он не сразу заметил Юранда и Данусю, потому что комната была не только угольчатая, но и темная. Только через некоторое время он разглядел светлую головку девочки, сидевшей на коленях у отца. Они не слыхали, как Збышко вошел, поэтому он остановился у занавеса, кашлянул и наконец произнес:
— Слава Иисусу Христу!
— Во веки веков, — ответил Юранд, вставая.
В эту минуту к молодому рыцарю подбежала Дануся и, схватив его за руку, воскликнула:
— Збышко! Батюшка приехал!
Збышко поцеловал ей руку, затем подошел с нею к Юранду и сказал:
— Я пришел к вам с поклоном; вы знаете, кто я?
И он склонился, сделав руками такое движение, точно хотел обнять ноги Юранда. Но тот схватил его за руку, повернул к свету и в молчании вперил в него взор.
Збышко уже немного оправился и, подняв на Юранда любопытные глаза, увидел богатыря с рыжеватыми волосами и такими же рыжеватыми усами, с рябинами от оспы на лице и одним глазом стального цвета. Юноше казалось, что этот глаз хочет пронзить его насквозь, и он снова смутился и, не зная, что сказать, спросил, лишь бы только прервать тягостное молчание:
— Так вы Юранд из Спыхова, отец Дануси?
Но тот только указал Збышку на скамью рядом с дубовым креслом, на которое уселся он сам, и, не ответив ни слова, по-прежнему пристально смотрел на юношу.
Збышко потерял наконец терпение.
— Знаете, — сказал он, — неловко мне сидеть вот так, как на суде.
Только тогда Юранд спросил:
— Так это ты хотел сразить Лихтенштейна?
— Я! — ответил Збышко.
Удивительным светом зажегся при этом единственный глаз пана из Спыхова, и грозное лицо рыцаря немного прояснилось. Через минуту он бросил взгляд на Данусю и снова спросил:
— И все это ради нее?
— А ради кого же еще? Дядя, верно, вам рассказал, что я дал ей обет сорвать у немцев павлиньи чубы. Только не три сорву я чуба, а по меньшей мере столько, сколько пальцев на обеих руках. И вам я помогу отомстить немцам — все ведь это месть за мать Дануси.
— Горе им! — воскликнул Юранд.
И снова воцарилось молчание. Однако Збышко сообразил, что, выказывая свою ненависть к немцам, он привлечет к себе сердце Юранда.
— Но прощу я им ни за что, — сказал он, — хоть из-за них мне уже чуть голову не отрубили.
Тут он повернулся к Данусе и прибавил:
— Она вот спасла меня.
— Знаю, — сказал Юранд.
— А вам это, может, не по сердцу?
— Коли дал ты обет, так служи ей — таков рыцарский обычай.
Збышко заколебался, но через минуту заговорил с видимым беспокойством:
— Видите ли… она мне на голову покрывало накинула… Все рыцари слышали, и францисканец, который был при мне с крестом, слышал, как она сказала: «Он мой!» И, видит бог, ничьим я больше не буду до самой смерти.
При этих словах он снова преклонил колено и, желая показать, что знает рыцарские обычаи, весьма почтительно поцеловал оба башмачка Дануси, сидевшей на подлокотнике кресла, а затем повернулся к Юранду и сказал: