Гены-убийцы
Шрифт:
Сейчас Римо ощущал свою оплошность грудной клеткой: ногти женщины раздирали его плоть, подбираясь к костям. Он принял это создание за молодую грудастую блондинку, посвящавшую прическе больше времени, чем утренней гимнастике.
В этом-то и состояла его ошибка. Римо завопил от боли: рука блондинки полоснула его по щеке, раздирая ее в кровь. Его ошибка усугубилась тем, что он поддался панике. Прекрасный цветок обернулся смертельно жалящей крапивой.
Сейчас, оказавшись безоружным перед лицом смерти, Римо разом забыл все, чему его учили. От страха он попытался влепить ей
Шипящее чудовище терзало его живот. Он чувствовал себя беспомощной мухой, угодившей в работающий миксер.
Паника действовала неотвратимо. Боль была давно изведанным, старым ощущением. Такой ее сделали годы подготовки. Он постигал разные степени страдания в спортивных залах, на кораблях, в полях. Только тогда, когда его тело отказалось воспринимать боль, он наконец поймал ритм вселенной.
И стал человеком, доведенным до крайности.
Человек этот, родившийся в Америке, но впитавший мощь тысячелетий, пропитанный могуществом, накопленным до его рождения, преобразился теперь в первобытное существо. Обретя силу, с разодранным горлом и животом, видя собственную смерть, Римо, приемный сын Чиуна, Мастера Синанджу, повел бой за все человечество.
Боль была нестерпимой. Ужас неописуемым. Но отступление прекратилось.
Римо поймал окровавленную руку, метившую со зверской неукротимостью ему в голову. Этот удар был бы смертельным. Однако золотоволосая женщина подчинялась инстинкту, Римо же сражался как человек. Сначала он мысленно заставил себя перехватить когти, грозящие разорвать ему лицо. Его левая рука сгребла ее растопыренные пальцы и не позволила им довершить страшную работу.
Это произошло так быстро, что человеческий глаз не мог бы за этим уследить. Занесенная рука бессильно повисла.
Римо нанес второй удар. Его пальцы вонзились в ее безумные глаза, носок ноги воткнулся ей в солнечное сплетение. Теперь — по ребрам, так, чтобы они пронзили сердце. На запачканное кровью сиденье хлынули новые потоки крови.
Машина закачалась, на горячий, липкий асфальт посыпались осколки стекла.
Кровь забрызгала лобовое стекло изнутри, как клубничная мякоть в миксере.
Существо, именовавшееся доктором Шийлой Файнберг, рычало, шипело, выло; потом, не сумев вынести боль, которую вынес человек, оно вывалилось из кабины.
Римо лишился чувств. «Кажется, я буду жить, — была его последняя мысль. — Но какая безумная боль!..»
Глава 5
С раннего детства, с трех с половиной лет, Харолд В. Смит отличался организованностью. Последний раз в жизни он проявил неаккуратность во втором классе школы графства Джилфорд, да и то по чужой вине: кто-то пролил на его тетрадку чернила. В те времена еще пользовались чернильницами.
Харолд не стал доносить на одноклассника.
Харолд не был ябедой. Не был он и спорщиком, хотя учителя отмечали в нем некоторое упрямство, когда он бывал убежден в своей правоте. Он не боялся ни хулиганов, ни директора школы, которого неизменно величал «сэр».
«Да, сэр, по-моему, вы не правы, сэр». Это было сказано при переполненном
Возможно, директор проникся уважением к отважной прямоте мальчика.
Смит на всю жизнь запомнил, как директор сказал при всех, включая Бетси Огден: «Да, Харолд, вероятно, ты прав. Думаю, все мы можем извлечь урок из того, что ты продемонстрировал нам сегодня, — из твоего умения отстаивать свою правоту».
Позднее психологи назвали бы слова директора поощрением. Но для мальчугана Смита это было как медаль, которую он собирался гордо носить всю жизнь. И когда стране понадобился человек несгибаемой отваги и прямоты, с невероятными организационными способностями, чтобы возглавить такую потенциально опасную организацию, как КЮРЕ, выбор пал на бывшего ученика школы графства Джилфорд.
«Крышей» для огромного банка компьютерной информации служил санаторий Фолкрофт в городке Рай, штат Нью-Йорк. Смит был настолько организованным человеком, что дела санатория отнимали у него в день всего четверть часа, а на основное дело оставалось по четырнадцать часов в день. Он работал шесть дней в неделю; если Рождество и День независимости выпадали на будние дни, он работал и по половине праздничного дня.
В первые годы работы он питал пристрастие к гольфу. Но потом его покинула сноровка. Отличный удар, который он приобрел, когда ему было двадцать с небольшим лет, отошел в область воспоминаний. Чем хуже он играл, тем меньше ему хотелось играть. К тому же на игру оставалось все меньше времени.
Воспоминания о зеленых лужайках нахлынули на доктора Харолда В. Смита, сидевшего в своем кабинете с видом на залив Лонг-Айленд. Снаружи окна кабинета были зеркальными. Слева от него стоял терминал — единственный, на который поступала напрямую вся информация с компьютеров КЮРЕ, справа — телефон, связывавший его всего с одним человеком. Второй телефонный аппарат этой линии был установлен в Белом Доме.
Смит дожидался звонка. Сегодня ему потребуется вся его отвага и прямота. Если не больше.
Он лениво поглядывал на дисплей с данными о курсе Чикагской зерновой биржи. Очередной клан миллионеров в очередной раз пытался скупить всю сою и загнать рынок в угол. Операция казалась этим людям очень легкой, сулила огромные барыши и возможность для контроля над важнейшим сельскохозяйственным сырьем и для взвинчивания цен. Однако при кажущейся легкости подобные операции никогда не увенчивались успехом.
А успехом они не увенчивались потому, что этому между делом мешала КЮРЕ. Вот и сейчас компьютер прикажет агенту организовать в Нью-Йорке утечку информации о попытке «корнера» на рынке сои. Другие спекулянты мигом взвинтят цены. Иногда кланам напоминали, что несколько лет назад их фирмы занимались незаконной деятельностью; пускай сами они не были ни в чем замешаны, сам факт судебного расследования причинял достаточно неприятностей. Неприятности чаще всего исходили от прокурора округа.
Ни биржевой агент, организовавший утечку информации, ни окружной прокурор, угрожавший повесткой, не догадывались, на кого они работают.