Географ глобус пропил
Шрифт:
– А куда дальше, Виктор Сергеевич? – поинтересовался Бармин.
– Дальше – через речку.
Служкин снял лыжи и первым шагнул на лед.
Ветер сдул со льда снег, и устоять на речке не смог никто. Пока шли вдоль другого берега, отыскивая место, пригодное для подъема, даже Служкин грохнулся пару раз, а Тютин пластанулся так, что лыжи из его рук разлетелись, точно бумеранги. Тютин ползал за ними на четвереньках. Лед под ногами был зеленовато-голубым, в полупрозрачных разводьях, с гроздьями мелких алмазных пузырьков. Подо льдом мерцала и смутно шевелилась таинственная, темно-синяя, студеная жизнь.
Служкин вскарабкался по обрыву, цепляясь за ветки, и сверху за руки повыдергивал отцов к себе, как репу из грядки. Дальше простерлась горбатая, каменистая, малоснежная равнина, усыпанная битым угловатым камнем и заросшая длинной желтой травой, которая космами торчала из снега. За равниной стоял густой перелесок, а за ним – высокая насыпь. Отцы поднялись на нее к двум ржавым рельсам узкоколейки. Вдалеке на рельсах громоздилась небольшая двухосная теплушка.
– Да-а… – протянул Чебыкин, заглянув внутрь. – Все схвачено…
Туристы давно облюбовали вагончик для ночлега. Перегородка из обломков фанеры и досок, сколоченных сикось-накось, делила вагончик пополам. Одна половина была спальней: здесь щели законопатили тряпками и рваным полиэтиленом. Другая половина служила трапезной. Здесь в потолке зияла дыра – дымоход, а под ней на полу лежал гнутый железный лист – очаг. На пирамидках из камня лежал железный прут – перекладина для котелков. Вокруг валялись ящики разной степени сохранности – сиденья для гостей.
– А куда ведет узкоколейка? – спросил Бармин.
– Туда – на старый лесоповал. А туда – в заброшенный поселок.
Сняв рюкзаки и перевооружившись, отцы вслед за Служкиным зашагали по насыпи к пещере.
Стена Шихана напоминала измятую и выправленную бумагу. На ее выступах лежал снег, кое-где бурели пятна выжженных холодом лишайников. В громаде Шихана, угрюмо нависшей над долиной, было что-то совершенно дочеловеческое, непостижимое ныне, и весь мир словно отшатнулся от нее, образовав пропасть нерушимой тишины и сумрака. От этой тишины кровь стыла в жилах и корчились хилые деревца на склоне, пытающиеся убежать, но словно колдовством прикованные к этому месту. Шихан заслонял собою закатное солнце, и над ним в едко-синем небе горел фантастический ореол.
– Шихан – это риф пермского периода, – пояснил Служкин.
И это слово «риф» странно было слышать по отношению к доисторическому монолиту, который на безмерно долгий срок пережил океан, его породивший, и теперь стоит один посреди континента и посреди совершенно чуждого ему мира, освещаемого совсем другими созвездиями.
Прямо под скальной стеной имелась утоптанная площадка, покато стекавшая к длинной и узкой горизонтальной щели, похожей на приоткрытую пасть утеса. Из этой пасти тянуло теплым дыханием.
– Вот и пещера, – сказал Служкин и бросил в ее зев шишку.
– Может, с нами пойдете? – тоскливо спросил у Служкина Тютин.
– Нет, отцы, – отрекся Служкин. – Я там уже был, и ничего там опасного нету. И вообще, не люблю я пещеры. Ползаешь там, ползаешь, как свинья, в глине и темноте и башкой по всем углам бренчишь. Если я в школу с фингалом приду, кто мне поверит, что я его не в пьяной драке под Новый год получил? Лезьте давайте, а я вас в вагончике подожду.
Первым решился Бармин. Он присел на корточки, всматриваясь в темноту, и осторожно полез вперед, светя фонариком. Пятки его скрылись. Отцы ждали. Из пещеры донесся гулкий вопль:
– У-у-ы-ы!… Скелеты, скелеты!…
Отцы по одному полезли вслед за Барминым. Последним обреченно уполз Тютин, который перед этим долго и прощально смотрел на небо.
Служкин постоял немного, развернулся и пошел обратно. Вокруг него тихо густели вечерние краски. В них словно бы добавили на капельку больше, чем нужно, синевы. Серая, оснеженная скала стала сизой. Перелески слились в зубчатые полосы. Солнце из красного сделалось лиловым. В ядовито-синем, полярно озаренном небе проступила зеленая луна.
Служкин вернулся к вагончику и занялся хозяйством. Он нарубил в «спальню» лапника и распотрошил рюкзаки. В один угол он составил припасы: мешочек со своей кашей, торт Овечкина, чай и консервы Деменева, ватрушки Бармина, печенье Чебыкина и пять тютинских банок тушенки. Бутылки с водкой Служкин сунул в сугроб. Расщепив ящик, он развел костер, набил снегом и подвесил котелки, сел перед огнем и стал допивать из термоса горячий кофе.
Отцы вернулись часа через полтора. Из лощин поднимался багровый дым, и отцы вышли из него как черти из преисподней – черные от грязи и копоти, закапанные парафином свечей.
– Зыкая пещера! – восхищенно сказал Служкину Чебыкин.
– Здоровенная, как не знаю что, – добавил Овечкин.
– Еле обратно выбрались, – поделился Тютин.
Отцы столпились у костра, протягивая к огню ладони.
– А где кофе? Горячего хочу! – Чебыкин поискал глазами термос.
– Выпил я кофе, – сознался Служкин.
– Вы такая сволочь, Виктор Сергеевич…
– А мы сейчас с вами водки дерябнем, – возразил Служкин, составляя кружки и отвинчивая с бутылки колпачок. – А потом вы пошуршите в поселок за дровами. И поскорее, резину не тяните.
Отцы заныли, но разобрали кружки, чокнулись и выпили. Потом, охая, выбрались из вагончика и побрели по рельсам в сторону заброшенного поселка. Скоро они скрылись за поворотом, а Служкин остался сидеть на ящике перед маленьким костерком. Он курил, потихоньку замахивал водку и глядел по сторонам.
А закат разгорелся всеми красками, что остались не израсходованными за уходящий год. Угольно-красное, дымное солнце висело над горизонтом. Небо отцветало спектром: лимонно-желтая узкая полоса заката плавно переходила в неземную, изумрудную зелень, которая в зените менялась на мощную, яркую, насыщенную синеву. И к востоку концентрация этой синевы возрастала до глубокой черноты, в которой загорелись звезды, словно от неимоверного давления в ней начался процесс кристаллизации.