Гепард
Шрифт:
Ему вдруг вспомнился письменный стол короля Фердинанда, тоже заваленный ждущими решения документами и прошениями, создававший иллюзию влияния на ход истории, которая тем временем шла своим собственным путем.
Дон Фабрицио подумал о лекарстве, недавно открытом в Соединенных Штатах Америки. Оно позволяет не чувствовать физической боли во время тяжелых операций и спокойно сносить удары судьбы. Этот вульгарный химический заменитель стоицизма древних и христианского смирения называется морфий. Бедному королю морфий заменяла видимость управления страной, ему, Салине, более изысканное занятие — астрономия. Прогнав мысли о потерянном Рагаттизи и обреченном Ардживокале, князь углубился в чтение последнего номера «Journal des savants»: «Les dernieres observations de l'Observatoire de Greenwich presentent un interet tout particulier…» [18]
18
«Журнала
Но вскоре ему пришлось вернуться на землю из невозмутимых звездных миров, поскольку пришел дон Чиччо Феррара, счетовод. Это был сухой маленький человек, всегда в безупречно чистых галстуках, который прятал за стеклами очков алчность натуры и либеральные иллюзии. В это утро он выглядел бодрее обычного, и князю стало ясно: новости, которые вчера так расстроили падре Пирроне, подействовали на счетовода как освежающий бальзам.
— Тревожное время, — произнес он после почти тельного приветствия. — Мы на пороге больших бед. Зато потом, когда стрельба и неразбериха закончатся, все образуется, и для нашей Сицилии наступят новые, славные времена. Лишь бы только поменьше наших сыновей сложили за это головы.
Князь в ответ лишь хмыкнул.
— Дон Чиччо, — сказал он после небольшой паузы, — нужно навести порядок со сбором податей в Кверчете. Уже два года я не получал оттуда ни гроша.
— Вся отчетность в порядке, ваше сиятельство, — произнес счетовод свою неизменную магическую фразу. — Чтобы завершить дело, осталось только написать дону Анджело Мацце. Я сегодня же подготовлю письмо и представлю на подпись вашему сиятельству. — И он принялся рыться в бухгалтерских книгах, куда с двухлетним опозданием тщательно записывал каллиграфическим почерком все расчеты, кроме тех, которые действительно имели значение.
Оставшись один, князь не сразу смог вернуться к своим туманностям из-за охватившего его раздражения. Оно было вызвано не надвигающимися событиями, а глупыми суждениями Феррары, которого он невольно отождествлял со всем классом людей, стремящихся теперь к власти.
«Все, что говорил здесь этот тип, полная чушь. Он, видите ли, оплакивает сыновей, которые сложат свои головы! Да сколько их там насчитают? Уж я-то знаю, что представляют собой воюющие стороны! Погибших будет ровно столько, сколько понадобится для составления победной реляции в Неаполь или в Турин (что одно и то же). Он верит, что после высадки для нашей Сицилии, как он выразился, наступят новые, славные времена!Такие обещания давались при каждой высадке (а их было не меньше сотни), начиная еще с Никия [19] , однако ничего не менялось. И что, собственно, должно было измениться? И что изменится теперь? Будут идти переговоры вперемежку с бесполезными боями, а потом все вернется на круги своя и одновременно изменится». Он вспомнил двусмысленные слова Танкреди и только сейчас понял, что тот имел в виду. Князь успокоился, отложил журнал и стал смотреть на выжженные солнцем, изъеденные бока Монте-Пеллегрино, вечной, как нищета.
19
Никий— афинский военачальник Вместе с Алкивиадом возглавил в 415 г. до н. э. вторжение в Сицилию, закончившееся поражением афинян.
Через некоторое время пришел Руссо; князь считал своего управляющего самой значительной фигурой среди остальных подчиненных. В неизменной бунаке [20] из рубчатого бархата, которую он носил не без изящества, хитрый, с цепким взглядом и гладким, без единой морщинки, лбом, что выдавало в нем человека, не знающего сомнений, Руссо был для князя воплощением нового сословия. Всегда почтительный, он даже по-своему был предан князю, поскольку, обворовывая его, искренне верил, что имеет на это право.
20
Бунака— охотничья куртка с большим задним карманом.
— Представляю, как ваше сиятельство обеспокоено отъездом синьорино Танкреди. Но это ненадолго, я уверен, скоро все закончится благополучно.
В очередной раз князь столкнулся с одной из сицилийских загадок. На этом острове секретов, где дома закрываются наглухо, а встречный крестьянин скажет вам, что не знает, как пройти к городку в десяти минутах ходьбы, который виднеется на холме и в котором он сам живет, на этом острове, где из всего делать тайну — привычка, стиль жизни, — на этом острове ничто не остается в тайне.
Кивнув Руссо, чтобы тот садился, князь пристально посмотрел ему в глаза:
— Пьетро, поговорим как мужчина с мужчиной. Ты тоже замешан в этих делах?
Нет, заверил его управляющий, не замешан, у него семья, он не может рисковать. Риск — удел молодых, таких, как синьорино Танкреди.
— Да разве я посмел бы что-то утаить от вашего сиятельства, ведь вы мне как отец родной! (Три месяца назад, однако, он утаил в свою пользу сто пятьдесят корзин лимонов, зная, что князю об этом известно). Но скажу честно, душой я ними, с этими отважными ребятами. — Он встал, чтобы впустить Бендико, под дружеским напором которого ходила ходуном дверь, потом сел снова. — Ваше сиятельство и сами понимают, дальше так продолжаться не может: обыски, допросы, на все нужны бумаги, на каждом углу шпионы, порядочному человеку продыху не дают. Если все закончится хорошо, мы получим свободу, уверенность в будущем, снижение налогов, облегчение в занятиях коммерцией. Всем станет лучше, только попы проиграют. Господь не с ними, он с бедными, такими, как я.
Дон Фабрицио улыбнулся: ведь именно он, Руссо, собирался купить через подставное лицо Ардживокале.
— Дни будут неспокойные, но виллу Салина стрельба и беспорядки обойдут стороной, она будет стоять как скала. Вы наш отец, об этом все знают, у меня тут много друзей, так что не сомневайтесь, пьемонтцы войдут сюда, только сняв шляпы, чтобы выразить вашему сиятельству свое почтение. И потом, вы же дядя и опекун дона Танкреди!
Это было унизительно: докатиться до того, чтобы тебе покровительствовали друзья Руссо! Единственное его достоинство, оказывается, в том, что он дядя этого сопляка Танкреди. «Через пару недель, глядишь, мою безопасность будет обеспечивать Бендико, которого я держу в доме». Он с такой силой стиснул ухо собаки, что та взвизгнула от боли, хотя и была польщена оказанной честью.
— Станет лучше, ваше сиятельство, уж вы мне поверьте. Смогут продвинуться порядочные и способные люди. В остальном все останется как прежде.
Князя слова управляющего несколько успокоили: этот народ, эта либеральная деревенщина стремится только к легкой наживе. Больше их ничего не интересует. Ласточки улетят быстрее, вот и все. Но их еще много останется.
— Возможно, ты и прав, кто знает?
Теперь все намеки прояснились. Загадочные объяснения Танкреди, высокопарные фразы Феррары, угодливые, но многозначительные высказывания Руссо открыли ему обнадеживающую тайну: событий произойдет много, но это будет всего лишь комедия, шумная романтическая буффонада с маленькими пятнышками крови на сценических костюмах. Мы не неистовая Франция, мы страна компромиссов. Впрочем, и во Франции, если не считать июня сорок восьмого года, что уж там такого серьезного произошло? Он хотел сказать Руссо. «Я отлично понял, вы не хотите уничтожить нас, своих отцов, вы просто хотите занять наше место. Любезно, вежливо, возможно даже, сунув нам в карман несколько тысяч дукатов. Так ведь? Твой внук, дорогой Руссо, будет искренне верить, что он барон, а сам ты станешь, ну, не знаю кем, допустим, потомком боярина из Московии, хотя твое имя означает лишь, что у твоих крестьянских родичей были русые волосы. Твоя дочь выйдет замуж за одного из нас, например, за того же голубоглазого Танкреди с изнеженными руками. Впрочем, она хорошенькая, и если еще приучится мыться… Вот почему все останется как есть, как есть по существу. Одно сословие плавно сменит другое, только и всего. Мои золотые камергерские ключи и алая лента Святого Януария будут лежать в ящике, пока сын Паоло не поместит эти семейные реликвии под стекло. Но Салина останутся в почете, возможно, получат даже кое-какую компенсацию, например, место в сардинском сенате или фисташковую ленту Святого Маврикия. Одни побрякушки взамен других». Именно так он сказал бы, если бы его не удержала врожденная воспитанность. Князь встал.
— Пьетро, поговори со своими друзьями. В доме много девушек, нельзя, чтобы их напугали.
— Уже поговорил, ваше сиятельство. На вилле будет спокойно, как в монастыре. — И улыбнулся ласковой, слегка ироничной улыбкой.
Дон Фабрицио вышел с намерением подняться к падре Пирроне, но умоляющий взгляд последовавшего за ним Бендико заставил его спуститься в сад. Волнующие воспоминания собаки о трудах вчерашнего вечера настойчиво требовали достойного завершения начатого. Сад благоухал еще сильней, чем накануне, а золото акации в лучах утреннего солнца не казалось таким ослепительным. «Но как же наши монархи? Как же законная преемственность?» Эта мысль преследовала его, он не мог от нее освободиться и на миг уподобился Мальвике: глубоко презираемые им Фердинанды и Франциски превратились вдруг в старших братьев — надежных, добрых, справедливых, в настоящих королей. Но силы обороны, вооруженные тяжелой артиллерией правовых и исторических аргументов, бдительно охранявшие душевное спокойствие князя, уже спешили к нему на помощь: «А Франция? Разве Наполеон Третий законный монарх? Однако же французы, кажется, счастливы с этим просвещенным правителем, который ведет их к высоким целям. Об этом стоит хорошенько призадуматься. И наоборот, разве Карл Третий был на своем месте? И разве битва при Корлеоне, или Бизаквино, или еще где-нибудь, в которой пьемонтцы разделают нас под орех, не будет походить на битву при Битонто? [21] На битву за то, чтобы все осталось как есть? Если уж на то пошло, даже Юпитер не был законным правителем Олимпа».
21
В битве при Битонто 1734 г., испанцы одержали победу над австрийцами, после чего власть в Неаполитанском королевстве перешла к Бурбонам.