Герасим
Шрифт:
Герасим погладил щенка и задумался – как же с ним быть? Оставить у дороги – наверняка задавят, положить в кусты – бродячие собаки разорвут. Он же совсем маленький, ничего не может… Интересно, как он здесь очутился? Скорее всего, кто-то из машины выкинул, чтобы не возиться. Утопить сразу, пока был слепой, духу не хватило, вот и выбросили на дорогу – может, кто подберет? Но, скорее всего, кутенок погиб бы медленной, мучительной смертью…
Щенок почувствовал настроение Геры и, высунув розовый язычок, ловко лизнул его в щеку. Гера удивленно провел пальцами по влажной щеке и вдруг понял, что не может бросить его здесь, совесть не позволяет. Пусть Вера Александровна говорит что угодно, но он возьмет кутенка к себе.
Гера положил щенка сзади под сиденье, наломал ему печенье (жуй, бедолага) и сел на свое место. Щенок благодарно захрустел вкусняшками. Гера удовлетворенно кивнул и поехал в Москву.
Глава третья
Как уже было сказано, день у Герасима не задался. Сначала лопнула шина – какой-то чудак обронил на выезде из поселка ржавую железку с острыми краями. А может, специально подложил – из мелкой, пакостной мести… Пришлось возвращаться, что, как известно, дурная примета. Только поменял камеру – глупая пролетная ворона капнула на блестящий капот белой, мерзкой жидкостью. Хотя некоторые считают, что это к удаче, но Герасим придерживался иного мнения – к непорядку, а он непорядок очень не любил. Наконец, все поменял, протер, почистил и покатил в сторону Москвы. И тут происшествие со щенком! Слава Богу, что успел затормозить и все обошлось… Но настроение было окончательно испорчено. Что за невезенье!
Гера битый час простоял у МКАДа, пытаясь въехать в донельзя переполненную столицу, и еще долго, нудно тащился по пробкам, добираясь до площади трех вокзалов. Город плавился от летней жары, как сырок на батарее, асфальт буквально прилипал к шинам, и над раскаленными от солнца улицами висело какое-то нехорошее марево. «Не к добру это, – решил Герасим, – ох, не к добру. Ливень сегодня будет». Значит – появятся гигантские пробки и заторы, ведь, как известно, в Москве любой дождь оборачивается катастрофой – вселенским потопом и Ноевыми ковчегами в виде автомобилей, медленно плывущих по залитым мутной жижей улицам.
Гера покружился у Комсомольской площади, пытаясь найти стоянку, но тщетно – все места были заняты ушлыми таксистами. В конце концов, плюнув на это дело, бросил «мерина» в ближайшем переулке – время уже поджимало. Отправился исполнять поручение хозяйки на своих двоих – так получалось быстрее.
Ярославский вокзал встретил Геру чемоданной суетой и неразберихой – понять, что, куда и во сколько прибывает, было совершенно невозможно. Наконец удалось узнать, что нужный поезд вот-вот подойдет к третьей платформе и что нумерация вагонов будет с конца. Интересно, вяло подумал Гера, помогла ли хоть одному человеку такая информация? Несмотря на все громко-хриплые объявления по вокзальному радио, встречающие все равно бегали, словно ошпаренные, вдоль перрона, пытаясь найти нужный вагон…
Гера суетиться не стал, справедливо полагая, что провинциалка Анечка побоится сама добираться до места и будет смирно сидеть его в купе. Так оно и вышло. Гера выждал, пока все пассажиры покинут вагон, и не спеша направился к четвертому купе. Где его ожидало худенькое, белобрысенькое, испуганное существо в стрекозиных очках на маленьком, остреньком носике. При ближайшем рассмотрении оно оказалось еще и почти безгрудым – видно, девушка пошла в дядю, Никиту Андреича, который телесной статью отнюдь не отличался.
«Я Аня, – пропищало существо и ухватилось за тяжеленный чемодан, пытаясь стащить его с верхней полки. Гера, как истинный джентльмен, помог ей и понес девичьи пожитки к выходу. Анечка с двумя сумками наперевес поспешила следом. В ее торбах что-то подозрительно звякало и звенело. Герасим покосился, и Анечка поспешно пояснила: «Компоты и соленья, мама с собой дала. Вам в подарок. Сами делали! У вас, небось, таких в Москве и нету…»
Гера мысленно пожал плечами – нашла, что тащить из своего Мухосранска. Были бы деньги, а у нас в Москве все найдется. Хоть клубника в январе, хоть снег летом. Не вопрос – любой каприз за ваши деньги. Гера шел по площади, легко раздвигая людскую суету – словно ледокол «Ленин» арктические льды. Худенькая Анечка держалась в кильватере, стараясь не отстать. Но утренние неприятности продолжались…
На одном из поворотов на бедную провинциалку налетела бабища со здоровой сумкой-тележкой. Девушка как-то оказалась у нее на пути, и ее буквально смели с дороги. При этом стопудовая бабища (о таких говорят – поперек себя шире) не только не извинилась, а еще недовольно буркнула: «Гляди, куда прешь, дура очкастая!» Анечка больно стукнулась о выступ стены и стеклянные банки жалобно зазвенели. На асфальт потекла соленая, пахучая жидкость… Судя по характерному аромату – огуречный рассол.
Слезы выступили на глазах у бедной Анечки – везла-везла, почти до самого дома доставила, и на тебе! Разбила. Что теперь дарить любимой тетушке? Вот горе-то! Бабища же, видя слезное расстройство провинциалки, разошлась еще сильнее – уперла руки в боки и начала прилюдно поливать ее всякими гнусными словами, общий смысл которых сводился к двум известным сентенциям – «дура очкастая» и «понаехали тут».
Аня готова была провалиться от позора сквозь землю – только прибыла, и уже попала в историю! Что подумают о ней люди? Например, симпатичный Герасим… Девушка была почти в полуобморочном состоянии. В воздухе пахло скандалом, и вокруг стали собираться зеваки, охочие до дармового представления. Они с интересом наблюдали за тем, как бабища чихвостит бедную провинциалку, и даже подначивали – давай ее!
Гера затормозил и решил вмешаться. Во-первых, он не любил скандалы, а во-вторых, ему стало жалко Анечку. Чего это бабища к ней привязалась? Самой надо смотреть, куда прешь, тем более с такой сумищей, которую впору назвать амбаром на колесах. Гера подошел к Анечке, взял из ее рук протекшую котомку и молча сунул бабище в руки. Та инстинктивно прижала сумку к себе, сработал вековой рефлекс советского человека: дают – бери. А Гера подхватил почти бесчувственную Анечку и быстро поволок прочь. Он уже знал, что будет.
И не ошибся: вдогонку им несся истошный бабий крик, очень похожий на вопль раненного в джунглях слона (даже скорее целого стада слонов). Мерзкая тетка наконец сообразила, что ей всучили, но было уже поздно – любимое платье окончательно и бесповоротно пропиталось пахучей жижей.
И поделом ей, грубой и наглой бабе! Забыла, небось, как почти сорок лет тому назад сама таким же ранним летним утром прибыла в столицу, сжимая в руках фанерный чемоданчик с нехитрым барахлом и сумку с домашней провизией? Как испуганно озиралась вокруг, пугаясь городской суеты и многолюдства, дрожала, словно маленький зверек, оказавшийся посреди шумной городской улицы… Ее-то саму никто не встречал, не привечал – кому она нужна, Дунька из какого-то Зажопинска…
Пришлось одной добираться до окраинного района, где жили такие же, как она, лимитчицы – малярши, штукатурщицы, плиточницы, которых выписали из провинции с одной целью: строить для москвичей новые дома, выполнять решение партии и правительства по переселению горожан из бараков и коммуналок в новые хрущевки.
Запамятовали, небось, Авдотья Павловна, как долго теснились в одной общажной комнате с пятью своими подругами, как горбатились с утра до ночи на холодном ветру, под снегом и дождем, стараясь сдать очередную новостройку к праздникам, чтобы получить премию? Не помните, небось, как бегали в единственном приличном платье по воскресеньям на танцульки? Хотя до смерти хотелось просто выспаться… Как мечтали подцепить хоть какого-нибудь, хоть самого завалящего, но московского женишка?