Герцог и служанка
Шрифт:
Кейт посмотрела на него: в глазах ее отражалась боль ребенка, отвергнутого собственной матерью.
— Прости, Кейт. — Он мог бы повторять эти слова до конца жизни, и все равно этого было бы недостаточно.
— Вы бы видели маму, когда Уилли вернулся после стольких лет отсутствия. Она никогда не была счастливее, чем тогда.
— Она заблуждалась. Ей следовало бы больше любить тебя.
Гаррет хотел бы произнести эти слова помягче, но получилось твердо и категорично.
—
Он вопросительно посмотрел на нее:
— Почему не получилось?
— С самого раннего нашего детства мама нас учила всему. Она твердо вознамерилась воспитать нас истинными леди и джентльменами, чтобы мы смогли удачно выйти замуж и жениться и избежать той постыдной судьбы, которую выбрала она, сбежав с мелким торговцем. Она учила нас читать и писать, держаться с достоинством и правильно говорить.
Но я… — Кейт прикрыла глаза, и веки скрыли от него ее истинные эмоции. — В общем, у меня очень плохо получалось. Греческому, латыни и французскому я предпочитала романы, мне не нравилось учиться манерам, я терпеть не могла музыку, письмо вгоняло меня в тоску, в общем и целом мое образование не удалось. Я гораздо больше любила возиться с животными и болтать с местными ребятишками.
— Какая глупость, — пробормотал Гаррет. — Я читал твое письмо. И могу сказать, что ты пишешь очень хорошо. Пожалуй, даже лучше меня.
Кейт, казалось, не слышала его.
— Я всегда была сорванцом, мне гораздо больше нравилось носиться по округе, чем заниматься спокойными играми, приличествующими леди. Я вечно ее не слушалась. Не могла держать язык за зубами, была слишком высокой и неуклюжей. — Она перевела взгляд на журчащую серебристую воду. — А Уилли и Уоррен были совершенны: умны, воспитаны, с ранней юности вели себя как джентльмены. Они завоевали любовь лорда Дебюсси, который меня вообще не замечал.
— Может, потому, что он мечтал о сыне? И ему нравилось притворяться, будто твои братья — его родные сыновья?
Кейт пожала плечами:
— Может быть. Но мне всегда казалось, что он любит Уилли и Уоррена за ум и манеры. — Она повернулась к нему с улыбкой, но глаза ее потемнели от боли. — Видите? У моей матери не было причин любить меня, зато были все причины обожать моих братьев.
— Я знаю множество причин, по которым она могла бы тебя любить, Кейт, но ни одна из них не сравнима с тем фактом, что ты ее родная дочь, такая же часть ее, как и твои братья.
Кейт продолжала улыбаться, но улыбка ее было бледной и жалкой.
— В теории я это знаю. Но на практике… Я понимаю, почему она ведет себя так, как ведет.
— Ты слишком уж понимающая, — пробормотал Гаррет.
Он не хотел ранить Кейт и рассказывать, что в действительности думает о ее матери — что эта эгоистичная, коварная мегера на грани сумасшествия, которая уже давно решила, что, если что-то идет не так и нужно найти виноватого, из Кейт получится отличный козел отпущения. Эта женщина причинила Кейт боль, и он не знал, затянутся ли ее раны вообще.
— Отчасти я рада, что уехала из Дебюсси-Мэнора. — Она задрожала. — Видите? Еще одно доказательство моей неполноценности. Я хочу быть подальше от матери, хотя знаю, что сейчас она сходит с ума от горя.
Он покачал головой:
— Какая еще неполноценность? Это естественная реакция на человека, который сделал тебе больно.
Кейт отвернулась к реке.
— Возможно. Но это нисколько не оправдывает меня, Гаррет. — Она крепче сжала перила. — Ой! Я снова назвала вас Гарретом, ваша светлость. Простите меня. — Она печально улыбнулась ему: — Видите? Я безнадежна.
— Я предпочитаю, чтобы ты называла меня Гарретом.
— Я не могу, — выдохнула Кейт. — Представьте, что я так вас назову в присутствии леди Бертрис. Она решит, что…
— Она будет права, — сухо ответил Гаррет.
— Но она… она…
Он сжал ее плечо:
— Я знаю, Кейт. — Он стиснул зубы. — Это невозможно.
— Вы хотите, чтобы я уехала из Колтон-Хауса?
— Нет! — отрезал он. — Ты должна остаться.
— Почему?
«Потому что мысль о разлуке с тобой невыносима для меня».
— Ну куда ты пойдешь?
Она пожала плечами:
— Уверена, Бекки напишет мне рекомендательное письмо. Я могла бы поехать в Лондон и…
— В Лондон? Нет. — У него мурашки побежали по спине при мысли о том, что Кейт окажется в Лондоне одна-одинешенька.
— В Лидс?
— Нет.
Она вздохнула:
— Мне следует вернуться в Кенилуорт. Я могу найти там работу, и мы с Реджи будем поближе к матери.
Мысль о том, что эта змея откроет свой поганый рот в присутствии невинного дитя, каким и является Кейт, вызвала у Гаррета ярость.
— Нет, — ровным тоном проговорил он. — Ты останешься со мной.
Она прищурила глаза:
— Вы ничего мне не должны, ваша светлость.
— Да, не должен. О чем жалею.
Кейт открыла рот от удивления, потом резко закрыла и отвернулась к ручью.
Они оба стояли неподвижно и смотрели на воду. Селезень вразвалочку вышел на берег и с тихим всплеском вошел в воду. Он начал прихорашиваться и распускать перья, как будто красуясь перед самочкой, хотя других уток не было видно.