Герцог и я
Шрифт:
Саймон был уже порядком пьян, когда началась потасовка, и видел в своих противниках не краснолицых от солнца и ветра матросов, а своего отца. Каждый удар предназначался не им, а ему одному — его постоянному мучителю и недругу. И после каждого удара он испытывал облегчение. Никогда он не считал себя жестоким, кровожадным, но будь он неладен, если ему не было хорошо, когда его кулак попадал в цель.
После того как он разделался с двумя особенно задиристыми, больше никто к нему не приставал. Моряки вскоре ушли, а местные предпочли не связываться —
Саймон оставался в пивнушке до рассвета. Перед ним стояла большая бутылка с дешевым виски, к которой он постоянно прикладывался; потом он поднялся наконец, расплатился, сунул бутылку в карман, взгромоздился на лошадь и направился домой.
По дороге Саймон допил остатки и выбросил бутылку. Пьянея все больше по мере приближения к дому, он думал только об одном. Одно сверлило его мозг.
Он хотел, чтобы Дафна вернулась к нему. Потому что она от него ушла — он понимал это — не только в другую комнату, а, что гораздо страшнее, оторвалась от его души, от тела. Но он не хочет этого, не выдержит. Она ему нужна, как никто и никогда не был нужен.
И он ее вернет, будь он трижды проклят! Она снова будет с ним, будет его женой, его женщиной! Как все эти две недели, и какие недели!..
Он отрыгнул так громко, что самому стало неприятно, и понял, как сильно пьян. Очень сильно.
К тому времени как он достиг Клайвдона, опьянение полностью подчинило его себе, он уже совсем слабо контролировал свои действия, а потому произвел такой шум, прежде чем добрался до дверей комнаты Дафны, что мог бы разбудить мертвых.
— Дафна-а-а! — кричал он что есть мочи по дороге к ее комнате. И еще громче, если такое было возможно, уже под самой дверью:
— Да-а-афна!
Новым воплям воспрепятствовал приступ кашля — он чуть не захлебнулся слюной, потом начал безудержно чихать, но затем вновь обрел нормальное дыхание и огласил коридоры и холлы громогласным призывом:
— Да-а-афна!
Слуги, если и слышали, предпочитали не появляться. Дафна тоже.
Саймон в отчаянии прислонился к двери. Впрочем, если бы он не сделал этого, то вполне мог бы свалиться на пол.
— О, Дафна, — тихо и печально вздохнул он, упираясь лбом в отполированные доски. — Где ты, Дафна?
Дверь внезапно распахнулась, он ввалился в комнату и распростерся на полу.
— Ты почему… ты зачем… так открыла?.. — бормотал он, не делая никаких усилий, чтобы подняться.
Дафна склонилась над ним, вглядываясь, словно не узнавая его.
— Боже мой, Саймон! Что с тобой? Ты не… — Винный дух, исходивший из его рта, объяснил ей все лучше всяких слов. — Ты пьян!
Он приподнял голову:
— Боюсь, что да, — и снова поник головой.
— Где ты был, Саймон? Почему у тебя опять синяки на лице?
— Я пил, — довольно явственно выговорил он, хотя и с немалым усилием. — Пил и дрался. Но не с твоим братом.
Он снова рыгнул, но
— Саймон, тебе нужно немедленно лечь в постель. Он посмотрел на нее с таким видом, словно она сказала несусветную глупость.
— Лечь и отдохнуть, — пояснила она. На этот раз он с готовностью кивнул:
— Да… лечь… с тобой.
Он попытался подняться, даже привстал на колени, но снова рухнул на ковер.
— Как странно, — сказал он с горечью. — Ноги совершенно не держат. Они перестали работать.
— Не ноги, а мозги, — уточнила Дафна, опять наклоняясь к нему. — Что я могу сделать? Чем помочь?
Он с пьяной хитростью взглянул ей в лицо и ухмыльнулся:
— Любить меня. Вот и вся помощь… Ты ведь обещала любить. Значит, выполняй обещание.
Она тяжело вздохнула. Ей следовало бы разозлиться на него, уйти и из этой комнаты — пусть спит на полу, но он выглядел таким трогательным. И немного жалким. А что касается того, что он напился, — своих взрослых братьев она видела в подобном состоянии, если не хуже. От этого существует одно лекарство — проспаться. А наутро он будет уже как стеклышко и, конечно, станет настойчиво уверять, что почти не был пьян и она все выдумывает. Но, быть может, он и в самом деле не слишком пьян, а больше притворяется?
— Саймон, — сказала она, всматриваясь в его лицо, — ты очень пьян?
— Очень, — охотно подтвердил он.
— Не можешь встать?
— Не могу.
В его голосе звучала гордость. Так ей по крайней мере казалось. И это тоже было одновременно и трогательно, и смешно, и глупо.
Она подошла к нему сзади, просунула руки ему под мышки.
— Поднимайся, Саймон, я уложу тебя в постель.
Он сумел сесть с ее помощью, но потом не предпринимал никаких попыток, чтобы подняться. Наоборот, с дурацким видом посмотрев на нее, похлопал рукой по полу и произнес:
— Зачем вставать? Садись сюда, Дафна, рядом… Здесь так удобно.
— Саймон! — прикрикнула она.
Но он тянул к ней руки и любезно приглашал присоединиться к нему на ковре.
— Нет, Саймон, — терпеливо возражала она. — Тебе нужно лечь в постель.
Снова и без всякого успеха она попыталась приподнять его, но оставила попытки и с отчаянием воскликнула:
— Зачем ты так много выпил?
В его глазах вдруг мелькнула ясная мысль, когда он отчетливо ответил:
— Хотел, чтобы ты вернулась ко мне.
— Мы поговорим об этом позднее, Саймон. Завтра. Когда ты будешь себя нормально чувствовать.
Она сказала это, хотя понимала, что и он, и она знают — разговоры бесполезны. Они уже говорили об этом, и каждый остался при своем мнении.
— Сейчас уже завтра, — капризным тоном сказал он. — Давай говорить.
На нее нахлынуло чувство отчаяния. Говорить, не говорить, сегодня, завтра — какая разница, если все уже сказано и выхода нет.
— Пожалуйста, Саймон, — умоляюще произнесла она, — оставим это сейчас. Тебе необходимо выспаться.