Герцогиня-охотница
Шрифт:
– Не совсем. Когда вы вместе, мне кажется, она полностью увлечена вами.
Саймон нахмурился. Конечно, Джорджина оказывала ему знаки внимания и кокетничала с ним, иногда даже чрезмерно, но он рассматривал это как естественное поведение всех благородных девиц на выданье по отношению к нему. Стенли далеко не дурак и не мог принять это за выражение истинной привязанности.
Саймон знал, что значит быть привязанным к человеку по-настоящему. Сара показала ему, каково это.
Мысли о Саре заставили что-то внутри него сжаться и сделали этот разговор
Барон наклонился чуть вперед, сцепив руки на своем плоском животе, и произнес:
– Скажите мне правду, Трент. Есть ли какая-то надежда на то, что ваши намерения могут измениться? Или я должен вернуться домой к дочери и разбить в прах все ее мечты?
Разбить все ее мечты?! О боже, какое лицемерие!
Саймон покачал головой.
– Увы, Стенли, мне очень жаль.
– Мне тоже.
Барон взял со стола бокал и сделал большой глоток, прикрыв веки. Когда он опустил бокал и вновь взглянул на Саймона, выражение его лица сильно изменилось.
– Мне жаль, что я вынужден теперь это сделать.
– Что вы имеете в виду? – спросил Саймон.
– Я не желаю разбивать мечты моей дочери. Поэтому я вынужден пойти на крайние меры.
Саймон сжал подлокотники своего кресла. Галстук вдруг начал душить его.
– Вы мне угрожаете, Стенли? В моем собственном доме? – Его голос был тих и опасно спокоен.
– Конечно, не угрожаю, – сказал барон. – Я собираюсь вам кое-что рассказать, и, боюсь, вам это очень не понравится.
Мысли завертелись в голове у Саймона. Что собирался сказать Стенли? Может быть, он что-то знал о его матери? Имел подтверждение ее смерти? Поэтому ему очень не понравится то, что он скажет? Но какое отношение это может иметь к Джорджине Стенли? И почему он решил сказать об этом именно сегодня, при личной встрече?
Саймон ждал. От напряжения на его руках побелели костяшки пальцев.
– Это имеет отношение к вашей семье. В частности, к вашим братьям, – сказал барон, немного поколебавшись, медленно поворачивая в пальцах свой, сейчас уже пустой, бокал. – Вы убедитесь, что я знаю всю правду.
Саймон ждал продолжения. Однако Стенли молчал, и тогда герцог спросил:
– Какую правду?
– О ваших братьях.
Саймон был уже на пределе.
– Что именно?
Барон наклонил голову еще дальше в сторону. Губы раздвинулись в легкой улыбке, и он тихо спросил:
– Неужели вы не знаете?
– Да о чем вы, черт возьми, говорите?
Глаза Стенли медленно округлились, и он воскликнул с неподдельным удивлением:
– Боже мой! Вы действительно не знаете! Она все скрывала от вас все эти годы! Удивительно!
– Кто и что скрывал от меня? – Саймон поднялся на ноги.
Стенли в изумлении молча смотрел на него. Саймон сделал шаг к его креслу.
– Я должен был догадаться. Герцог и герцогиня Трент были слишком хитры и, конечно, ничего вам не сказали. Они все знали.
– Объясните же, наконец, о чем вы?
Барон все еще разглядывал его, как будто видел впервые.
– Внебрачный сын, – наконец пробормотал он. – Он совсем не похож на родителей.
Саймон сжал кулаки. Если этот человек немедленно не перейдет к сути, то он за себя не ручается.
Между тем Стенли поднял свой пустой бокал и как ни в чем не бывало спросил:
– Может, повторим?
Сжав зубы, Саймон взял его бокал и пошел к буфету налить еще бренди. Пока он стоял спиной к барону, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Затем вернулся, протянул ему бокал и остался стоять на том же месте.
– Итак, я хотел бы понять, Стенли, что все это значит.
Барон сделал большой глоток, опорожнив разом полбокала.
– Поскольку вы явно не в курсе, полагаю, мне следует начать с самого начала. Садитесь, Трент. Вам лучше слушать это сидя.
Саймон молча сел в свое кресло.
– Ваш старший брат Самсон – бастард, – объявил Стенли. – Все знают, что он является незаконнорожденным сыном вашей матери и неизвестного мужчины.
Саймон скрестил руки на груди. Вообще он никому не позволял называть Сэма бастардом. Во всяком случае, в его присутствии. Сэм был старше на два года, и Саймон искренне восхищался им. Их мать также запрещала всем говорить плохо о Сэме.
– Это было неожиданностью для большинства в Англии. Но ваш отец все равно хотел вашу мать, даже не смотря на ставшую широко известной всем ее неосмотрительность. До того вашего рождения их за глаза называли «дикий герцог и его шлюха».
Саймон холодно смотрел на барона. Конечно, он все это знал. Он провел большую часть своей жизни, пытаясь очистить фамилию Хокинз от скандальной репутации, созданной его матерью и отцом.
– Вскоре после того, как родились вы, – продолжил Стенли, – ваша мать окончательно наскучила герцогу, и он завел себе любовницу в Лондоне.
Барон сделал паузу, чтобы глотнуть еще бренди.
Саймон сжал губы. Отношения между его родителями были тогда слишком сложны для понимания ребенка. К тому времени как родился Тео, они, казалось, пришли к некоему соглашению, позволяющему им жить в мире. Конечно, не как настоящие муж и жена, но по крайней мере они могли находиться в одной стране и даже порой в одном доме, обходясь без криков и ссор, которые Саймон наблюдал постоянно, когда был помладше.
– Я все это знал без вас, – проворчал Саймон. – Переходите уже к сути.
– Терпение, мой мальчик. – Стенли поставил бокал. – Ваша мать была сильно расстроена таким отношением своего мужа. И тоже нашла себе утешение в другом месте.
Саймону не понравилось, что барон сделал акцент на слове «утешение».
– Она обратила внимание на меня, – объявил Стенли.
Он дал время Саймону осознать услышанное, а затем продолжил:
– Я тогда был молодым и неженатым. Сосед. Друг. У нас был короткий бурный роман. Короткие жаркие встречи украдкой на пастбищах между Айронвуд-Парком и моими землями. – Он помолчал немного, потом добавил: – Увы, Трент, но ваш брат лорд Лукас Хокинз не совсем Хокинз. Он скорее Стенли.