Германия и революция в России. 1915–1918. Сборник документов
Шрифт:
Во время Первой мировой войны (мы наконец приближаемся к нашей теме) Моор снова появляется только в начале 1917 г., в период подготовки созванного Международным социалистическим бюро 2-го Интернационала, но не состоявшегося конгресса в Стокгольме. Еще в 1914 г. Моор был представителем Швейцарии в этом Бюро, которое вскоре переехало из Брюсселя в Амстердам, но в неразберихе войны не смогло восстановить разорванные связи солидарности рабочего движения. Эту почти безнадежную ситуацию изменило только растущее стремление всех народов к миру и в первую очередь русская революция марта 1917 г. Уже в середине марта Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов призвал все народы к «справедливому демократическому миру». В ответ на это представители Голландии и Скандинавии в МСБ взяли инициативу в свои руки и образовали в Стокгольме в апреле 1917 г. подготовительный комитет, так называемый голландско-скандинавский комитет [340] .
340
Письменные сообщения автору от г-жи Дженни Гримм (Берн, 6 июля 1962 г.) и Вилли Келлера (Берн, 6 июля и 8 августа 1962 г.). Надгробную речь в Берне держал тов. Оскар Шнеебергер, член совета общины, похороны состоялись 16 июня в крематории Берлин-Вильмерсдорф при активном участии компартии Германии. Поиски архива Карла Моора не дали результатов. Возможно, архив Моора находится в Москве.
По поручению голландско-скандинавского комитета в апреле 1917 г. датский социалист Борбьерг (Borbjerg) поехал в Петроград, чтобы пригласить Социалистическую партию России [341] . Ситуация была очень запутанной не только потому, что социалисты раскололись на группу 2-го Интернационала и радикальных Циммервальдских левых, но и потому, что противоречия между представителями стран Центральной Европы, входящих в союз с Германией, и представителями стран Антанты резко обострились, так что было невозможно достичь взаимопонимания. Социалисты Антанты, некоторые из руководителей которых занимали в своих странах ответственные министерские посты, и большинство представителей нейтральных стран, которые были настроены дружелюбно по отношению к Антанте, отказывались вести переговоры с немецкими правыми социалистами. Русские больше всего боялись стремления немцев к особому миру с их страной, а это было единственным, чего германское правительство ждало от русской революции и Стокгольмской конференции.
341
Членами комитета были: Гиальмар Брантинг (Hjalmar Branting), вождь шведской социал-демократии, П.И. Трульстра (Troelstra), руководитель Голландской братской партии, и Камилл Гюисман (Camille Huysmans), бельгийский социалист, секретарь 2-го Интернационала. О предыстории Стокгольмской конференции см.: Mayer G. Erinnerungen [Воспоминания]. Munchen, 1949. S. 252 и далее. Майер, который, как и Моор, был прекрасно знаком с руководителями международной социал-демократии, прибыл в Стокгольм с одобрения германского правительства в качестве наблюдателя и регулярно посылал отчеты в Берлин. В этом отношении он играл в Стокгольме ту же роль, что и Моор.
Наконец в начале июля представители России прибыли в Стокгольм, но начало конференции все время откладывалось, а в сентябре конференция была отменена.
Мнения большевиков также разделились. Некоторые, например Каменев, выступали за участие в конференции, чем вызвали гнев Ленина, который вел с ними яростную полемику из Финляндии. Он был даже против созванной 18 мая в Стокгольме конференции Циммервальдских левых, которую задумал Роберт Гримм, руководителем подготовительного комитета была Анжелика Балабанова. Эта конференция прошла позднее, в середине августа, как тайная конференция [342] , причем Ленин не отказался от своей отрицательной точки зрения.
342
См. речь Ленина «По вопросу о положении в Интернационале и задачах РСДРП» от 29 апреля (13 мая) 1917 г. на VII Всероссийской конференции РСДРП (Ленин В.И. ПСС. Т. 31. С. 441).
Правительства стран Центральной Европы не могли не сознавать значения запланированной большой конференции. Поэтому они вынуждены были искать независимо друг от друга, так как Германия и Австро-Венгрия уже начали испытывать большое взаимное недоверие, надежные источники информации и возможности влияния. Было очень немного пользующихся признанием в Интернационале социалистов из нейтральных стран, которых можно было заподозрить в дружеских чувствах к Германии и Австро-Венгрии. Пожалуй, только Карла Моора, в то время как симпатии Роберта Гримма были на стороне Антанты, а Герман Грейлих из-за своей общеизвестной деятельности в пользу Германии был лицом одиозным. Моор уже предпринимал некоторые поездки, в которых он вел агитацию за мир в духе социалистического Интернационала, например, в марте 1917 г. он был в Италии, где он одновременно вел переговоры по заданию правительства Швейцарии [343] . Это при том, что пронемецкие настроения Моора были хорошо известны [344] .
343
Сообщение 2-го отделения Временного Генерального штаба № 5935 от 25 марта 1917 г. Центральному бюро министерства иностранных дел «о поездке швейцарского социалистического лидера Карла Моора в Милан и его намерении распространять в итальянской социал-демократии мысли о заключении мира». Эту поездку упоминает и австро-венгерский посланник в Берне в уже цитированном докладе.
344
См. опровержение члена федерального совета Шультеса в газете «Бунд» от 13 августа 1918 г. Приложение I, о поручении правительства Моору в связи с его поездкой в Москву. Австрийский посланник, который сообщает об этом 14 августа (доклад 105/В), упоминает намек Шультеса на «подчеркивание германофилии и услуг, оказанных Моором Германии» (Австрийский государственный архив. РА XXVII. Швейцария. Карт. 62).
Кроме того, походя утверждают, что Моор не только использовал свои международные связи в интересах Германии и Австро-Венгрии (в чем не может быть никакого сомнения), но даже что он просто работал в качестве платного агента (доверенного лица) немецкой и австро-венгерской службы новостей. Это означает, что ему приписывается оплачиваемая работа в интересах империалистической Германии, предательство социализма, то есть неблагородные и эгоистические мотивы. Как пишет Борис Николаевский, это подводит нас к самому острому вопросу в истории того времени, а именно к вопросу о «подкупе большевиков немцами» [345] .
345
Автор руководствуется здесь, в частности, письмом к нему Б.И. Николаевского от 25 августа 1962 г., где Николаевский утверждает, что относительно того, был ли Моор платным агентом немецкой разведки, по его мнению, не может больше существовать никаких сомнений. В первый раз Николаевский услышал об этом 40 лет тому назад от Теодора Либкнехта, который вел в своей газете «Фольксвилле» борьбу за выяснение обстоятельств убийства своего брата Карла. Николаевский пишет, что у него сохранились письма Теодора Либкнехта об этом.
Николаевский убежден, что Моор являлся упоминаемым в немецких документах под именем Байер (Baier или Bayer, Beier) агентом немецкого военного атташе при немецкой миссии в Берне. Но исследования в журнале личного состава Политического архива Министерства иностранных дел показали, что оба, Моор и Байер, записаны отдельно, что говорит против предположения Николаевского. Агент (доверенное лицо) Байер встречается в собрании документов Земана «Германия и революция в России 1915 – 1918 гг.», где он указан как агент немецкого военного атташе Нассе. Нассе, о котором очень интересно и увлекательно пишет Густав Майер в цитированных выше «Воспоминаниях», был только помощником военного атташе майора фон Бисмарка.
Не имея здесь возможности принципиально рассматривать этот вопрос, нужно в отношении Карла Моора четко отделить друг от друга две проблемы. Во-первых, возникает вопрос, действительно ли Моор работал в интересах Германии, а если да, то по каким мотивам. Во-вторых, следовало бы выяснить, предал ли он тем самым свои социалистические и даже большевистские убеждения.
Нет никакого сомнения в его сотрудничестве с немцами во время Первой мировой войны. Об этом знали и швейцарцы, что ясно из уже цитированного опровержения члена Федерального совета Шультеса. Когда Густав Майер, историк немецкого рабочего движения, в мае 1917 г. прибыл в Стокгольм, чтобы с санкции ведущих представителей правительства Германии наблюдать за подготовкой и ходом социалистического конгресса и сообщать о нем, он делал это и как немецкий патриот, и как член социалистического Интернационала. Ему не надо было ни продаваться, ни изображать агента или предателя. Скорее, его поездка в Стокгольм была для него единственной возможностью поспособствовать установлению мира между всеми народами в соответствии с его политическими убеждениями. Карл Моор, которого он там встретил вместе с помощником немецкого военного атташе в Берне д-ром Вальтером Нассе, находился в принципе в той же ситуации. У него тоже было сильное немецкое национальное чувство, как, впрочем, и сильные симпатии к Австрии, и он пытался привести это в соответствие со своими решительными социалистическими убеждениями.
Так как не имеется сообщений Моора из Стокгольма немецким властям, то представляется очень познавательным обзор соответствующих связей Моора с представителями австро-венгерской миссии в Берне. И в том и в другом случае связь поддерживалась через военных атташе, в германском случае через упомянутого Нассе, в австро-венгерском – через барона Хеннета, прикомандированного к военному атташе полковнику фон Айнему (von Einem). При этом можно с уверенностью предположить, что решающую роль в этом сыграли его родственные отношения с офицерами и дипломатами обеих стран. Во всяком случае, кажется, для Карла Моора, как и для Густава Майера и для многих других социал-демократов начало русской революции и решение Международного социалистического бюро о созыве Стокгольмской конференции означало наступление подходящего момента для установления всеобщего мира между народами, сохраняющего существование Германии и Дунайской монархии, путем переговоров. Все, к чему стремился Моор, – проведение переговоров с австрийскими и венгерскими социалистами и информирование миссии в Берне о ходе переговоров в Стокгольме [346] . Его августовский промежуточный отчет об обстановке в Стокгольме [347] однозначно показывает необоснованность упреков, будто бы Моор был платным агентом. Скорее, этот отчет проясняет его четкую политическую концепцию, с помощью которой он надеялся убедить венские государственные инстанции. Сравнение с сообщениями, которые привез из Стокгольма и предъявил в Берлине Густав Майер (он опубликовал их in extenso в своих воспоминаниях [348] ), показывает совпадение в политических позициях и в поведении обоих лиц.
346
См. вышеупомянутое сообщение австро-венгерской миссии в Берне от 4 мая 1917 г.
347
Доклад барона Мусулина от 25 августа 1917 г. графу Чернину за № 133 с приложенным сообщением Моора (Австрийский государственный архив. РА I. Карт. 960). См. док. № 1.
348
Mayer G. Erinnerungen. S. 267 – 281.
Отчет Моора демонстрирует его стремление усилить в ходе многочисленных бесед в Стокгольме с социалистами различных стран слабые по сравнению с преобладающими симпатиями к Антанте симпатии к Германии. Он подчеркивал, что ввиду сопротивления Антанты и США, а также радикальных Циммервальдских левых социалистов, поддерживающих Ленина, у него есть очень большие сомнения в том, что конгресс вообще состоится, – скептическое суждение, полностью совпадающее с мнением Густава Майера и в точности предсказавшее развитие событий. Интересны суждения Моора о большевиках, высказанные в его отчете:
«Осталось еще сказать о русских большевиках как о противниках проведения Конгресса. Они из всех русских партийных направлений являются партией, наиболее энергично выступающей за мир. Но они хотят мира путем революционного восстания народов. Они хотят заключать мир только с демократическим правительством. Тем не менее их пропаганда в России и вся их партийная деятельность таковы, что способствуют миру и вынуждают руководящие круги избрать в интересах самосохранения скорейший мир».
«Правда, с одной стороны нас достаточно грубым образом предостерегают, что от подобных дискуссий нечего ждать и что все надежды на мир надо связывать только с «революционным восстанием народов». И хотя в соответствии с моим темпераментом эта перспектива для меня лично не имеет ничего отталкивающего, но мой опыт, мое знание обстоятельств и условий в различных странах, мой взгляд, обострившийся в долгие десятилетия, полные политических и социальных изменений, говорят о реальном положении дел: ни в Центральной, ни в Западной, ни в Южной Европе – нигде я не вижу революционного восстания народов. И я не верю, что оно может произойти до заключения мира, а что произойдет после войны – другой вопрос. Но для достижения мира это не важно…»