Германия и революция в России. 1915–1918. Сборник документов
Шрифт:
Эти мысли А. Пакве в какой-то мере совпадали с тогдашними воззрениями Брокдорфа-Рантцау, о чем свидетельствует его стремление весной 1919 г. не допустить превращения Германии в послушный инструмент союзнических держав, не получив за то конкретных уступок. Возможность получения подобных уступок еще до подписания мирного договора он теперь оценивал намного скептичнее, чем в начале года. Также не мог он разделять и неисчерпаемый оптимизм генерала Гренера, который ожидал всего от благоразумной позиции США. 4 апреля 1919 г. состоялась беседа между обоими этими влиятельными личностями молодой республики, которая позволила выявить принципиальные позиции обеих сторон и закончилась чрезвычайно резкими разногласиями. В наследии Брокдорфа-Рантцау имеются полный и сокращенный протоколы этой беседы.
Гренер в этой беседе резко защищал необходимость и оправданность вступления германских войск в Бельгию в 1914 г. «И в будущем мы сможем вести на Западе только наступательную войну». Генерал далее возложил вину за прорыв фронта на собственную страну, против чего граф решительно возражал. В отношении внешней политики Гренер полагал возможным переубедить американцев, в частности, по вопросам ответственности за войну, что, по-видимому, явилось следствием его бесед с уполномоченным главного командования США в Европе. В качестве ответной услуги он называл решительную борьбу Германии с большевизмом. Для этого требуется крепкое правительство, явный вотум недоверия также и министру иностранных дел. Генерал изложил в качестве мнения Верховного командования мысль, что Германия, как только развеется дым революции, «в недалеком будущем снова должна превзойти по своей мощности» Францию. Брокдорф-Рантцау существенно охладил пыл генерала. «Вильсон в нас разочаровался». Внутриполитическое и военное положение Германии следует оценивать значительно менее оптимистично. Нужно считаться с третьей революционной волной, которая будет намного мощнее первых двух. Генерал Гренер полагал, что для этого достаточно разогнать Советы рабочих и солдатских депутатов и получить разрешение поставить к стенке руководителей Союза Спартака. Носке необходимы свободные руки. Со стороны внешней политики, по мнению Гренера, необходима война против Советской России. «Германия должна в этом вопросе идти в кильватере Америки…»
Какое-либо взаимопонимание между этими столь противоположными точками зрения было невозможно. Дело дошло до специального заседания кабинета министров, протокол которого от 24 апреля 1919 г. за подписью Розенфельда был опубликован бюро рейхспрезидента. Здесь была выработана «Инструкция по нашему образу действия на германо-русском фронте». Существующую линию фронта следует удерживать, отказываясь, однако, от наступательных действий. Германскому правительству предоставляются все возможности: «Либо оставаться в обороне, либо, достигнув договоренности, выступить совместно с Антантой против большевиков; либо же вместе с большевиками – против Антанты».
Таким образом, решение было принято ни по Гренеру, ни по фон Брокдорфу-Рантцау, но в то же время оно весьма отличалось от проводившейся до тех пор политики правительства. Если раньше считали, что за счет жесткой политики сдерживания можно завоевать благоволение западных держав и особенно США, то теперь доверие к такой политике было в значительной мере подорвано. На заседании правительства 24 апреля даже Эрцбергер выступил против Гренера, поскольку сами США хотели мира с Советской Россией. Так была принята точка зрения, что следует оставить за собой все возможности. Конечно, такое решение могло бы быть принято также и без прямого или косвенного воздействия того факта, что в Берлине в это время находился Радек. Тем не менее приводившиеся здесь сведения из архивных материалов не оставляют сомнения в том, что Радек своими аргументами заставлял задумываться своих влиятельных посетителей и стоящие за ними организации и побуждал их пересматривать многие господствовавшие представления о германо-советских отношениях. Поэтому этот эпизод неспокойного 1919 года неизбежно должен был оказать существенное воздействие на формирование будущей германской внешней политики.
Приложение
Радек в Берлине в 1919 г. [394]
Документ № 1
ye?Рапорт об аресте Радека
26 февраля [1919], 19 часов
Передано Кноте 26.2. (Абзац нечитаем.) [395]
Благодаря многолетней деятельности в социал-демократической партии и связанному с этим опыту и личным знакомствам мне удалось разыскать тех лиц, которые могут общаться с товарищем Радеком. При этом следовало иметь в виду, что общение с Радеком поддерживали лишь те, кто еще до [германской] революции имели связи с русским посольством либо работали там. Среди таковых следует назвать прежде всего Кэти Раух, улица Малплакет, 13, и Лину Беккер, проживающую в Берлине-Лихтенберг, улица Риттергут, 22. Я установил, что Радек живет в (берлинском) предместье под фамилией советника по экономике доктора Ф., у вдовы офицера, что он располагает документами, выданными ему Бременским советом рабочих и солдатских депутатов, и у себя на квартире поддерживает общение с товарищами по партии.
394
Дается в переводе с немецкого. Опубл. как приложение к статье Отто Эрнста Шюддекопфа «Карл Радек в Берлине. Глава германо-русских отношений в 1919 году» [Schuddekopf О.Е. Karl Radek im Berlin. Ein Kapitel deutsch-russischer Beziehungen im Jahre 1919]. S. 87-109.
395
Указание О. Шюддекопфа. (Примеч. Ю. Ф.)
Из наблюдений на протяжении нескольких недель за названными лицами выяснилось, что Раух также поддерживает отношения с русскими, что она после революции продолжает свою деятельность в (группе) помощи русским военнопленным. Далее, выяснилось, что Беккер каждый день почти регулярно с 9 до 11 утра уходит из дома. Наблюдением установлено, что она едет трамваем из Лихтенберга до вокзала на Принценштрассе, отсюда – подземкой, с пересадкой на Глайсдрайэк и Виттенбергплац до станции метро «Уландштрассе». Она ведет себя очень осторожно, а я не хочу попадаться ей на глаза, и потому иногда невозможно вести слежку. Особенно трудно следовать за ней после станции «Уландштрассе», потому что здесь она ведет себя с особой осторожностью.
От станции «Уландштрассе» она пользовалась трамваем линии «Н» и часть пути шла пешком. 10[-го] сего месяца за Луизой Беккер была установлена слежка, в которой принимают участие несколько сотрудников. В первый день этой строгой слежки она не появилась. Во вторник, 11-го, слежка была отменена, в среду возобновлена с новой силой, в нескольких местах уже известного маршрута были расставлены наши сотрудники. Однако Беккер в среду не воспользовалась обычным маршрутом, по дороге она занималась дополнительными делами. Так, она поехала на Доротеяштрассе и забрала там множительный аппарат, затем отправилась на квартиру Радека. Если в предыдущие дни она проявляла крайнюю осторожность, то тут, 12-го, она спокойно отправилась со станции метро «Уландштрассе» на Паульсборнерштрассе, 93 в Вилмесдорфе, и так нам удалось обнаружить местонахождение товарища Радека. На Паульсборнерштрассе она внезапно исчезла в каком-то доме, и благодаря расспросам консьержки удалось установить, куда именно она пошла. Консьержка сказала, что Беккер бывает у госпожи Каллманн, живущей в бельэтаже. На звонок дверь квартиры открыли, и наши сотрудники обнаружили там Радека, сидящим за столом. В его комнате находились также Беккер и госпожа Остерло. Поначалу Радек отрицал, что это он, но затем был вынужден признать это. Сотрудники сообщили об этом в полк Рейнгарда. Вскоре прибыли солдаты полка с бронированным автомобилем. Когда вошли солдаты, Радек спросил нашего сотрудника, не может ли тот остаться с ним, он будет ему очень признателен. Радек был доставлен в полк, а затем в следственную тюрьму Моабит. При допросе он заявил, что ничего не предпринимал против Германии, потому что после первого путча выяснилось, что Германия еще не созрела для большевизма. Напротив, его аресту будет очень рада Франция, потому что он собирался насаждать большевизм там. Из денег у Радека имелось всего 8 тысяч марок. Никаких существенных обличительных материалов при обыске квартиры не найдено.
Примечание на полях от 5 февраля. Я был тем сотрудником вышестоящей инстанции, которая вела описанную (следует нечитаемое имя) [396] слежку, на основе чего был арестован Радек.
Документ №2
К. Радек. Из письма жене [397]
20 марта, Берлин, Следственная тюрьма Лертерштрассе
[…] [398] Самое трудное во всей этой истории – это чувство, что ты при каждом сообщении о страшном характере борьбы здесь мучаешься мыслями, что со мной, а у меня нет возможности послать тебе весточку. Не буду пускать тебе пыль в глаза. Смерть Розы, Карла и – этого ты, верно, еще не знаешь – Лео [399] – достаточно красноречиво говорит о том, чем чревата здешняя ситуация. Поэтому я во время мартовских сражений честно и откровенно указывал на эти возможности правительству через моего адвоката. Несмотря на это, они оставили меня в тюрьме, где в других крыльях живут добровольцы, и министр юстиции Гейне считает возможным с трибуны ландстага рекомендовать меня вниманию патриотов как «преступника мирового масштаба», который всей душой стремился к унижению Германии. Тут уж ничего не поделаешь. Самое опасное, если они меня вышлют. Путь следования лежит через Восточную Пруссию, которая находится в руках армии. Если меня отправят не под прикрытием политически ответственных людей или Красного Креста или нейтралов и если немецкое правительство не возьмет на себя обязательство передать меня прямо в руки русской комиссии, то опасность равновелика как на восточнопрусской территории, так и на «бесхозных» землях между двумя армиями. Я сделаю все, чтобы добиваться необходимого здесь, ты же потребуй у Ленина, чтобы правительство из Москвы по телеграфу выставило те же требования. Все остальное от нас не зависит. Я буду защищать свою жизнь всеми доступными мне средствами […]. Риторика.
396
Указание О. Шюддекопфа. (Примеч. Ю. Ф.)
397
Роза Маврикиевна Радек. Копия письма хранится в архиве бывшего прусского министерства юстиции (Бундесархив) за № 67 1036/19. Очевидно, письмо готовилось с расчетом на то, что будет перехвачено цензурой, или же писалось с разрешения министерства юстиции. Основная цель письма – дать понять и германскому и советскому правительствам, что Радек опасается за свою жизнь. В этом плане интересны как указание Радека жене «потребовать» от Ленина обеспечить его безопасность, так и перечисление жертв белого террора: Либкнехт, Люксембург, Тышка и Бела Кун. Письмо жене – не единственное свидетельство немужественного поведения Радека. 3 апреля 1919 г. специалист по России в МИДе Германии барон фон Тэрман дал для Бронсдорфа-Рантцау заключение, в котором обвинял Радека в цинизме и личной трусости: «Радек при аресте скулил, прося сохранить ему жизнь, и теперь дрожит в своей камере перед каждым посещением» (Наследие Брокдорфа. МИД. Дело № 18. И 235124 фф. Цит. по статье О. Шюддекопфа). (Примеч. Ю. Ф.)
398
Все отточия принадлежат О. Шюддекопфу. (Примеч. Ю. Ф.)
399
Лео Йогихес, польский социалист, ведущий член Союза Спартак, после убийства Либкнехта и Люксембург возглавивший его. Был арестован и расстрелян 10 марта 1919 г. (Примеч. О. Шюддекопфа.)
С точки зрения юридической дело ерундовое. Следствие, конечно, опрокидывает представления читателей романов о заговорах, единственная реальная улика – это фальшивый паспорт и участие в коммунистической пропаганде, к тому же направленной против [других коммунистических] течений. Если все пойдет нормально, в мае я уже должен быть с вами. А пока что надо ждать. Камера у меня чистая, с воли мне передают еду, книги, я целыми днями занимаюсь, восстановил свой английский. Если заключение затянется, напишу книгу. Для отдыха пишу также воспоминания о юности. […] Очень беспокоит отсутствие известий о состоянии дел. Наши последние известия перепечатываются в здешних газетах очень редко, в остальном же печатается всякая чушь, хотя иногда и проникают верные сообщения. Очень прошу Осинского написать мне краткий, чисто фактический отчет об экономическом положении, отношении партий к правительству (переведи его на немецкий, иначе защитник не сможет мне его принести). Насколько я понимаю ситуацию из прессы Антанты, опасность извне кажется мне ничтожной, главное – это экономическое положение.
Моя жизнь в Германии протекала тихо и уединенно. С Розой и Лео мы с самого начала договорились не обсуждать наши личные дрязги, и я никогда не говорил на эту тему с Розой. Только после ее страшной смерти, накануне моего ареста, Лео пришел ко мне и мы провели вместе четыре часа. Лео предложил мне издавать ее статьи по истории и тактике и ее наследие. Он сказала: мы осиротели, у нас нет Розы, нам нужно сплотиться еще теснее. И мы говорили о самых личных вещах, и я рад, что он понял, что все действительно забыто. А теперь и он мертв. Мы осиротели еще больше. Оба основателя партии погибли. Я просил позаботиться о том, чтобы его тело похоронили особым образом, чтобы мы могли перевезти его в Польшу. Роза должна остаться здесь, на Берлинском кладбище, а его историческая роль принадлежит польскому движению. День, когда я узнал о его смерти, был самым трудным днем в тюрьме. Я постоянно вспоминаю о моих годах ученичества, которые связали меня с ним.