Германия в ХХ веке
Шрифт:
Веймарская дипломатия устами Штреземана не уставала повторять, что «мир и экономическая консолидация Европы могут оказаться под угрозой из-за… неверно определенных границ на Востоке». В Локарно западные державы уступили требованиям оставить открытым вопрос о восточных границах Германии, таким образом в Версальскую систему международных отношений был внесен опасный прецедент разного качества послевоенных границ. Предлогом к этому являлась нерешенная судьба немецкого национального меньшинства в Польше и Чехословакии. Оказавшись заложниками Версаля, эти люди (не являвшиеся гражданами Германии) чувствовали на себе финансовую и культурную опеку «рейха». Немецкое общественное мнение болезненно реагировало на истинные и мнимые нарушения их прав, дававшие германской дипломатии дополнительный рычаг давления на восточных соседей. В 1925 г. дело дошло
Если камнем преткновения в советско-германских отношениях середины 20-х гг. продолжала оставаться политика Коминтерна, который рассматривал Берлин в качестве центрального поля битвы будущей пролетарской революции, то отношения Германии с ее западными соседями отравлял вопрос о репарациях. План Юнга, принятый 7 июня 1929 г., имел не столь прорывной характер, как его предшественник, но восстанавливал национальный суверенитет над переданными в залог крупнейшими немецкими предприятиями и железными дорогами. На этот раз Германия была заинтересована в точном определении сумм и дат. Выплата оставшейся суммы в 112 млрд. марок была расписана до 1988 г. Попытка правых радикалов провести путем плебисцита закон о наказании «предателей немецкого народа», согласившихся с планом Юнга, не имела шансов на успех (за законопроект было подано 6 из необходимого 21 миллиона голосов), но обеспечила «раскрутку» лидера маргинальной НСДАП Гитлера как национального политика.
Внешнеполитические успехи Германии опирались на возрождение ее промышленной мощи, а та, в свою очередь – на частные инвестиции из США и экспорт дешевых немецких товаров во все страны Европы. Хрупкость такой пирамиды не являлась секретом для проницательных политиков. Тот же Штреземан в своем заявлении для прессы 14 ноября 1928 г. подчеркивал: «В последние годы мы живем за счет чужих денег. Если разразится кризис и американцы отзовут свои краткосрочные кредиты, мы окажемся в полном банкротстве». Символично, что он умер за пару недель до начала предсказанных событий. Современник писал о реакции Парижа: «Скорбь всеобъемлюща и неподдельна. Такое впечатление, что европейское отечество уже существует. Французы воспринимают Штреземана как европейского Бисмарка». Лауреат Нобелевской премии мира, он продемонстрировал возможность отстаивания национальных интересов не вопреки, а в согласии с интересами других государств. У Штреземана не оказалось достойных продолжателей. Военнополитическая элита Германии продолжала делать ставку на реванш иного рода.
С началом мирового экономического кризиса стабильность в стране рухнула как карточный домик. Его последствия пополнили собой и без того длинный список «смертных грехов» веймарской демократии. «Черная пятница» на нью-йоркской бирже (25 октября 1929 г.) отозвалась в Германии прежде всего оттоком иностранных капиталов. Внутренний рынок буквально вымер – на одного покупателя в таких отраслях, как автомобилестроение приходилось несколько продавцов. Падение платежеспособного спроса населения и свертывание производства тут же сказалось на доходной части бюджета, которой уже в 1929 г. не хватало семи миллиардов марок. В 1931 г. Германию охватила волна разорений банков – пострадали и мелкие вкладчики, и крупные предприятия, лишившиеся оборотных средств.
Помнящее о шоке гиперинфляции 1923 г. правительство в борьбе с кризисом сделало ставку на стабильность марки, а значит, режим жесткой экономии (Deflationspolitik). Распределение бюджетных средств сразу же стало стержнем политической борьбы. К государственной кассе выстроилась очередь желающих получить помощь – от банков, стремящихся застраховать свою ликвидность, до помещиков, потерявших рынки сбыта своей продукции. В ее хвосте оказалась самая массовая категория нуждающихся – безработные. Если в сентябре 1929 г. в Германии было зарегистрировано
Уже в марте 1930 г. споры вокруг финансирования пособий по безработице взорвали социаллиберальную коалицию. ГНП и Центр выступили против увеличения отчислений с предпринимателей и финансирования этой статьи расходов за счет государственных займов. СДПГ вернулась в стан оппозиции, новым рейхсканцлером стал деятель партии Центр Генрих Брюнинг. Решение Гинденбурга вызвало удивление в парламентских кругах – его кандидат был слишком молод, являлся католиком и не имел опыта работы в правительстве. В пользу Брюнинга говорило то, что он прошел всю войну и имел прочные связи в руководстве рейхсвера. Политические идеи нового рейхсканцлера не отличались оригинальностью – он вслух мечтал о реставрации монархии по типу британской, а себя видел в роли Бисмарка. Находясь на вершине власти до лета 1932 г., Брюнинг не смог предотвратить заката Веймарской республики. В конечном счете он оказался просто корректным исполнителем, постоянно оглядывавшимся на президентское окружение, хотя время требовало от него нестандартных и самостоятельных решений.
Поставив на Брюнинга, Гинденбург рассчитывал, что эта компромиссная фигура станет своеобразной компенсацией «большой коалиции», на сей раз вне стен парламента. Отсутствие поддержки в рейхстаге новому рейхсканцлеру пришлось компенсировать обращением к 48-й статье Веймарской конституции, предусматривавшей возможность прямого президентского правления в чрезвычайных обстоятельствах. С июля 1930 г. важнейшие правительственные решения получали форму не парламентских законов, а президентских указов. Германия вернулась на три четверти века назад, когда Бисмарк решился пойти на конфликт с прусским парламентом из-за военного бюджета. На сей раз причина конфликта была куда более значительной – и ради успешной борьбы с экономическим кризисом немцы согласились с устранением законодательной власти из политики.
Сентябрьские выборы 1930 г., состоявшиеся после того, как рейхстаг потребовал отмены президиального правления и был распущен президентом, принесли невероятный успех правым радикалам. НСДАП, не набравшая два года назад и трех процентов, получила 18,3 % голосов и 107 мест, став второй по величине фракцией рейхстага. Нацисты смогли отобрать избирателей у правоконсервативных партий, за них голосовали мелкие предприниматели и представители «свободных профессий», достаток и само существование которых были поставлены на карту в условиях кризиса. КПГ пополнила ряды своих сторонников за счет безработных и сумела обойти все буржуазные партии (13,1 % и 77 мест). Дебаты в рейхстаге нового созыва, который перестал заседать регулярно, превратились в пропагандистское шоу национал-социалистов и коммунистов, обращенное к улице и рассчитанное на эмоциональный отклик. Депутаты от радикальных партий не жалели сил, чтобы доказать своим избирателям никчемность парламентской системы в целом.
Исход выборов заставил политиков, ученых и публицистов обратить внимание на феномен националсоциализма. Если раньше НСДАП рассматривалась как партия маргиналов (Protestpartei), черпавшая свою идеологию в море шовинистической и антисемитской литературы и ориентировавшаяся на политическую практику итальянского фашизма, то теперь пришлось признать ее влияние на самые различные слои населения. Нацистское движение не воспроизводило характерный для Германии тип «идеологической партии» как союза единомышленников, его лидеры поставили более широкую задачу – собрать под свои знамена максимальное число сторонников, не удовлетворенных своим положением в современном обществе и потерявших традиционные пути социальной интеграции вроде сословной или конфессиональной принадлежности.
Для масс политика должна была выглядеть как нескончаемое шоу – парады, манифестации, факельные шествия и мистические действа вроде «прикосновения к революционному знамени». С этим также были связаны культ униформы и разнообразие организационных форм нацистского движения, от военизированных отрядов до специальных союзов для домохозяек, юношей и т.д. Наконец, пропаганда нацистов делала ставку на эмоциональное восприятие действительности, пугая, успокаивая или побуждая обывателя к активным действиям. В конечном счете «приверженцы иррационал-социализма» (К. Краус) должны были не столько понять, сколько поверить в черно-белую картину мира, загипнотизированные кажущейся простотой его спасения.